Поначалу я задавалась вопросом, как сам Зак воспримет переселение в приют. Большинство детских вещей уничтожили налетчики, когда забирали малышей и попутно разнесли половину приюта. Но признаки присутствия детей были повсюду. За дверью спальни на высоте бедра в стену были вбиты крючки, куда дети вешали верхнюю одежду. В разграбленной кухне Эльзы уцелели только маленькие чашки, и теперь мы каждый день пили из них, касаясь губами тех же мест, что и погибшие малыши.
Если от этого Заку было неловко, он ничем себя не выдавал. В первый вечер я наблюдала за ним за ужином. Он взял длинными пальцами чашечку, опустошил ее и оставил на столе, чтобы Эльза убрала. Он никогда не упоминал о детях, которые одновременно отсутствовали и присутствовали рядом с нами.
* ΑΩΑΩΑΩΑΩΑΩΑΩΑΩΑΩ *
В первую ночь, оставшись в спальне вдвоем, мы с Заком лежали в разных концах длинной узкой комнаты. Зак лег спиной к стене и лицом ко мне. Я задула свечу, чтобы больше его не видеть.
— Зажги свет, — попросил он.
— Спи давай.
Его цепь несколько раз звякнула, пока он ворочался.
— Мне не нравится спать в темноте.
— Привыкай, — бросила я, перекатываясь на другой бок. — Здесь тебе не палаты Синедриона. У нас запас свечей не бесконечный.
— Я никогда не боялся темноты, — сказал он. — Но возненавидел ее с тех пор, как ты затопила Ковчег.
Это я тоже помнила: промозглый мрак коридоров и черная вода, которая поднималась все выше и выше, вытесняя черный воздух.
— Я едва успел выбраться, — продолжил Зак, учащенно дыша. Обхватив себя руками, я слушала его против воли. Мне хватало собственных воспоминаний о затопленном Ковчеге и не хотелось погружаться в кошмары Зака. — Но даже когда я вышел на поверхность, еще ничего не кончилось. Река хлынула в открытую дверь, и меня чуть не унесло. Половину лагеря смыло, по меньшей мере четверо солдат утонули: они запутались в брезенте, когда водой накрыло палатки.
Еще больше трупов на моей совести. Скольких же людей я погубила собственноручно или косвенно? Иногда мне чудилось, будто погибшие облепляют меня, как мокрый брезент тонущих солдат.
— Ужасная смерть, — продолжил Зак.
— Ты обрек многих на гораздо худшее, — возразила я.
— Он мне снится, — не обратив внимания, признался он. — В темноте я вижу сны о Ковчеге. Вижу воду в коридорах и поток, хлынувший в западную дверь.
Я пыталась не слушать брата, но слишком хорошо помнила, как в детстве мы болтали по ночам, пока родители внизу спорили, что им делать с неразделенными близнецами. Мы лежали в темноте и шептались поверх разделяющей наши кровати пустоты, совсем как сейчас.
— Мои сны еще ужаснее, — призналась я.
— Например?
Я промолчала. Не стоило рассказывать ему, что я вижу, — Зак и так уже слишком много знает о взрыве.
— О чем твои сны? — настаивал он.
— Ни о чем. А теперь заткнись — я пытаюсь уснуть.
— Ты врешь.
— Я не обязана говорить тебе правду. Я тебе вообще ничем не обязана.
— Ты врешь о своих снах, совсем как в детстве, — не слыша меня, продолжил он. — Ты даже тогда со мной не говорила по-настоящему.
— О чем ты? В детстве мы с тобой постоянно болтали.
В конце концов, больше было не с кем — за нами двоими следила вся деревня.
— Не по-настоящему, — тихо повторил он. — Ты ведь все время мне врала.
Какое-то время я не отвечала. Не хотелось с ним соглашаться, но с правдой не поспоришь. Видения были единственным, что выдавало во мне омегу, поэтому я годами их скрывала, чтобы избежать клеймения и высылки. Скрывала ото всех.
— Иначе было никак, — наконец сказала я.
— И я не мог поступить иначе, ведь я никак не мог начать жить.
— Неужели ты забыл, как мы были близки? — спросила я. — Убедил себя пересмотреть прошлое, потому что дружба с омегой постыдна?
Зак хмыкнул.
— Ты говоришь о тех годах, словно о каком-то рае — ты и я лучшие друзья, вместе против мира. Но ведь дело обстояло не так. Совсем не так.
— Однако мы всегда были вместе, — возразила я. — Все время.
— Только потому, что не имели другого выбора! — сорвался он на крик. — Потому что из-за тебя вся деревня считала уродами нас обоих, и люди не хотели к нам даже приближаться!
Он помолчал, стараясь выровнять дыхание.
— Это не кончилось даже после твоего изгнания. Позор не ушел вместе с тобой. Должен был, но никуда не делся. За годы неопределенности люди слишком привыкли мне не доверять, и именно поэтому мне пришлось покинуть деревню так рано.