Синедрион запрещал омегам держать животных, и поэтому в Нью-Хобарте не водилось кошек. Инспектор со смехом рассказал об отправке двух небольших отрядов на территорию альф, чтобы выкрасть мурок из сел и городков. Я была в конторе, когда солдаты вернулись и открыли два дергающихся мешка, что висели пристегнутыми к седлу замыкающего. Кошки выпрыгнули из мешков, шипя, словно попавшая на раскаленный металл вода, а потом с воем бросились врассыпную, отчего одна из лошадей попятилась и врезалась в забор. Через несколько дней истребители грызунов привыкли сторожить наши амбары с зерном и с каждым днем толстели, пока все остальные худели.
Но несмотря на кошек, крысы продолжали прибывать и наглеть. Однажды днем я увидела, как крыса средь бела дня бежит по двору, таща в зубах украденную картофелину. Я кинула в шушару камнем, но она даже не стала уворачиваться, лишь зыркнула на меня и продолжила свой путь.
Хуже всего было по ночам, когда по дороге в уборную я в свете свечи в каждом углу видела копошащуюся массу темного меха с блестящими черными глазками.
Как-то утром я застала Салли на кухне за изготовлением силков. Кучка их уже громоздилась на столе. Салли поднесла проволоку почти вплотную к лицу и, щурясь, складывала в петлю. Из-за скрюченных артритом пальцев такая тонкая работа давалась ей нелегко; Салли было проще обращаться с кинжалом, нежели с иглой.
— Какой в этом смысл? — спросила я. — Зои говорит, в силки в лесу за несколько недель попался один-единственный кролик. Белки тоже почти перевелись.
Салли всегда была худой; теперь, спустя долгие месяцы голода, когда она опустила руки, на запястьях повисли складки кожи.
— Они не для кроликов, — сказала она, и я снова посмотрела на силки.
Крохотные — в каждую петлю едва пролез бы палец. Слишком маленькие для кроликов и даже для белок.
В общем, в эти месяцы, когда в другой год мы собирали бы весенний урожай ранних корнеплодов, мы ловили крыс. Их не так-то просто было поймать — они быстро научились избегать силков, и нам приходилось изобретать все новые хитрые ловушки. Однажды ночью Эльза изловила тринадцать крыс, выложив во двор у кухонной двери доски, густо намазанные клеем из смолы. В спальне я накрывала голову подушкой, чтобы заглушить царапанье пойманных крыс, но наутро все равно их ела.
Город голодал, Синедрион по-прежнему удерживал перевал Луддитов, и к нам не мог прорваться ни один конвой. Мы все еще готовились к нападению Синедриона, но, глядя на серые изможденные лица на улицах, я задавалась вопросом, а понадобится ли Воительнице атаковать, или ее удавки на перевале Луддитов хватит, чтобы уничтожить Нью-Хобарт даже не приближаясь.
Свежевать крыс и срезать с их косточек пригодное в пищу мясо было той еще канителью. Однажды утром на кухне ко мне присоединился Дудочник и без лишних вопросов принялся помогать. Он зажимал каждую тушку между колен и аккуратно взрезал от шеи до хвоста, потом потрошил и бросал мне, чтобы я сняла шкуру. Я уже наловчилась это делать и теперь стягивала жирную черную шкурку как чулок. Потом срезала мясо с задних лапок и ребер, тонких и острых, словно зубья расчески.
Краем глаза я наблюдала, как работает Дудочник. Меня радовало, что он по-прежнему опускается до таких рутинных дел. Порой в конторе мытарей, когда они с Инспектором спорили, глядя на карты, или когда мы шли по городу, а солдаты-омеги отдавали проходящему мимо Дудочнику честь, он казался очень далеким. Я дорожила минутами, когда мы оставались вдвоем, пусть даже по локоть в крысиных кишках.
— Если мы переживем эту войну, — сказала я, — и умудримся добраться за помощью до Далекого края, а барды будут слагать баллады о случившемся, то вот об этом безобразии они точно не споют.
— Конечно, — усмехнулся Дудочник. — Петь будут только о битвах, храбрости и волшебных видениях.
— Не о крысиных кишках и не о солдатах, которые отправляются в рейд, чтобы выкрасть кошек, — улыбнулась я.
Но я пообещала себе, что сама ни о чем не забуду. Если мы выживем — а это с каждым днем казалось все менее вероятным, — я бы хотела помнить обо всем. Непростое это дело — жить. С тех самых пор, как я узнала, что Синедрион замышляет взорвать Далекий край, я частенько замечала неожиданные проявления красоты: когда свет падал сквозь решетку на окне спальни, когда руки Эльзы терпеливо смешивали травы для Ксандера, и даже сейчас, сидя с Дудочником среди крысиных кишок. Я нашла смысл жить дальше и теперь иногда позволяла себе надеяться, пусть надежда и была призрачной. Но даже наслаждаясь счастливыми минутами, я понимала, сколь хрупко это счастье. Чем больше всего я ценила, тем больше могла потерять. Все удваивалось, все обострялось. Мы отыскали Далекий край — мечту, за которую стоило сражаться, — но теперь рисковали тем, чего раньше не могли даже вообразить.