— Молчи! — вдруг приказал Паттерсон.
Послышались шаги, и вскоре из темноты вынырнули три человека. Один из них подошел к Паттерсону и, приоткрыв фонарь, спрятанный под плащом, осветил на мгновение лицо часового.
— Что нового? — спросил вновь пришедший; это был не кто иной, как Хартлпул.
— Ничего.
— Все спокойно?
— Да.
Проверяющие пошли дальше.
— Так что ты хотел сказать? — спросил Паттерсон после их ухода.
— Я хотел узнать, что сталось с остальными.
— С кем?
— С Дориком?
— Умер.
— А Фред Мур?
— Умер.
— Уильям Мур?
— Умер.
— Черт побери! А Кеннеди?
— Жив и здоров.
— Да не может быть! Значит, ему удалось замести следы?
— По-видимому.
— И он даже вне подозрений?
— Похоже на то. Он все время на свободе.
— А где он теперь?
— Стоит где-нибудь на посту… Точно не знаю где.
— Ты не мог бы узнать?
— Нет. Нельзя уходить с поста. А впрочем, зачем тебе Кеннеди?
— Поговорю с ним, поскольку тебя мое предложение не устраивает.
— А ты полагал, что я пойду на это? — запротестовал Паттерсон. — Думаешь, я буду помогать патагонцам, чтобы всех нас перерезали?
— Не бойся, — возразил Сердей, — они не тронут своих друзей. Наоборот, выделят нам долю после захвата города. Так мне обещали.
— Хм, — недоверчиво произнес Паттерсон.
Тем не менее он заколебался. Отомстить остельцам и вместе с тем поживиться за их счет показалось ему очень заманчивым… Но довериться на слово дикарям!.. И осторожность победила еще раз.
— Все это пустые слова, — решительно сказал ирландец. — Даже при всем желании ни Кеннеди, ни я не сможем пропустить сразу пятьсот человек.
— Это и не нужно, — возразил Сердей, — достаточно пропустить пятьдесят, даже тридцать. Пока первые будут сдерживать натиск либерийцев, остальные успеют пройти.
— Пятьдесят, тридцать, даже десять — слишком много.
— Это твое последнее слово?
— Первое и последнее.
— Значит, нет?
— Нет.
— Что ж, все ясно, — сказал Сердей и начал отползать к реке. Но тотчас же остановился и, взглянув на Паттерсона, добавил: — А знаешь, ведь патагонцы могут заплатить.
— Сколько?
Этот вопрос как будто сам собой сорвался с губ Паттерсона Сердей снова приблизился.
— Тысячу пиастров, — сказал он.
Тысяча пиастров! В прежние времена эта сумма, хотя и довольно крупная, не потрясла бы воображение ирландца. Но наводнение отняло у него все, что он имел, и за год напряженного труда ему едва удалось скопить какие-то несчастные двадцать пять пиастров, составлявшие теперь все его богатство. Конечно, в дальнейшем оно будет возрастать быстрее, для этого есть немало разных возможностей. Труднее всего (он знал это по опыту) сделать первое накопление. Но тысяча пиастров! Получить сразу сумму, в сорок раз превышающую полуторагодичный заработок! Не говоря о том, что, может, удастся сорвать с индейцев еще больше… Ведь при каждой торговой сделке полагается поторговаться…
— Не так уж много, — бросил он пренебрежительно. — За дело, в котором приходится рисковать своей шкурой, надо взять не менее двух тысяч.
— В таком случае, спокойной ночи! — ответил Сердей, делая вид, что удаляется от часового.
— По крайней мере полторы тысячи, — невозмутимо продолжал Паттерсон.
Теперь он почувствовал себя в своей стихии — стихии торга. В этой сфере он обладал большим опытом. Независимо, от того, что продавалось — товар или совесть, — дело сводилось к купле-продаже, которые подчиняются определенным незыблемым законам, в совершенстве изученным Паттерсоном. Известно, что продавец всегда запрашивает, а покупатель сбивает цену. Они начинают торговаться и договариваются до настоящей стоимости. Человек, который торгуется, всегда что-нибудь выигрывает и никогда ничего не теряет.
Так как нужно было спешить, Паттерсон решился, в виде исключения, ускорить переговоры и сразу спустил с двух тысяч до полутора.
— Нет, — твердо сказал Сердей.
— Хотя бы тысяч четыреста! — вздохнул Паттерсон. — Из-за такой суммы еще стоит, пожалуй, разговаривать. Но из-за тысячи пиастров…
— Тысяча, и ни одной монетой больше, — решительно заявил Сердей и стал медленно отползать к реке.
Но Паттерсон проявил стойкость.
— Тогда ничего не выйдет, — спокойно ответил он.
Теперь заволновался Сердей. Ведь дело, казалось, уже налаживалось. Неужели все сорвется из-за каких-то двухсот пиастров! Он снова подполз ближе.
— Поделим разницу пополам, — предложил он, — получится тысяча двести.
Паттерсон поспешно согласился:
— Только ради тебя уступаю за тысячу двести.
— Заметано? — спросил Сердей.
— Заметано! — подтвердил Паттерсон.
Оставалось договориться о подробностях.
— Кто будет платить? — осведомился ирландец. — Разве патагонцы настолько богаты, чтобы так запросго отвалить тысячу двести пиастров?
— Наоборот, очень бедны, — возразил Сердей, — но их много, и все с радостью вывернутся наизнанку, чтобы собрать эти деньги. Они пойдут на все, ибо хорошо знают, что при грабеже Либерии получат во сто крат больше.
— Что ж, я не против, — согласился Паттерсон, — это меня не касается. Мое дело — получить деньги. Когда они заплатят? До или после прохода?
— Половину — до, половину — после.
— Нет, — заявил Паттерсон, — мое непременное условие: завтра же вечером восемьсот пиастров!
— А где ты будешь? — осведомился Сердей.
— Где-нибудь на посту. Разыщешь меня… А остальные деньги — в тот день, когда я пропущу первый десяток, — пусть передаст мне замыкающий. Если обманут, я подыму тревогу. Если заплатят честно, я — молчок и потихоньку удеру.
— Договорились, — подтвердил Сердей. — Когда можно будет пройти?
— На пятую ночь после этой. Будет новолуние.
— А где?
— На моем участке.
— Кстати, — вдруг вспомнил Сердей, — я что-то не заметил твоего дома.
— Его снесло наводнением в прошлом году, — объяснил Паттерсон, — но чтобы скрыть вас, хватит и забора.
— Да он почти весь разрушен.
— Я починю.
— Отлично, — сказал Сердей. — До завтра!
— До завтра! — ответил Паттерсон.
Он услышал, как зашуршала трава, а потом по слабому всплеску понял, что Сердей осторожно вошел в воду. Больше ничто не нарушало ночной тишины.
На следующий день всех очень удивило, что Паттерсон начал ремонтировать свой полуразрушенный забор. Казалось странным, что при создавшихся обстоятельствах он может заниматься таким делом. Но, в конце концов, это была его усадьба, у него в кармане лежали документы на землю (вернее, копии с них, выданные ему после наводнения). Значит, он имел право делать на своем участке все, что заблагорассудится.
Целый день Паттерсон усердно трудился. С утра до вечера ставил колья, укреплял их перекладинами, заделывал щели между ними, не обращая внимания на пересуды, вызванные его занятием.
Вечером его назначили на пост на южном валу. На этот раз ему пришлось принять вахту ранним вечером. Было еще совсем светло. Но к концу смены уже стемнеет, и Сердей без труда доберется до вала. Если только…
Если только предложение бывшего повара с «Джонатана» было серьезным. Ведь нельзя же исключить возможности, что Паттерсону просто-напросто подстроили ловушку, а он как дурак попался в нее. Но вскоре ирландец успокоился. Сердей был уже здесь, около него. Укрывшись в густой траве, невидимый для всех, повар оказался рядом с тем, кто с нетерпением поджидал его появления.
Ночь вступала в свои права. Когда совсем стемнело, Сердей подполз к своему сообщнику, и все произошло так, как было условлено. Обе стороны расстались довольные друг другом.