– А! – воскликнул Игнат, чрезвычайно оживившись. – Наконец-то выплывают наши герои!
– А если в этой истории, – со смехом добавила Вера, – будет небольшая порция романтики, то удовольствие Игната не будет поддаваться описанию.
– Романтику, – сказал Жан Кларетон, – вы найдете везде, где человек вступает в смертельную схватку с природой или с какой-нибудь иной враждебной силой.
Именно такой характер имеет история, которую я хочу вам рассказать. Началась она с того, что Кечмаев захотел нанести визит своей землячке Жене, которая только что приехала на нашу станцию. Дело было зимой, вернее, в конце зимы.
Гидростанция Кечмаева не работала. Пясина по обыкновению промерзла до дна и воды не давала. На станции шел лишь обычный зимний ремонт агрегатов и другого оборудования. Поэтому Кечмаев и позволил себе эту прогулку к нам. Он сговорился с Женей по радио, что в тот же день к пятнадцати-шестнадцати часам он будет у нее.
Женя разговаривала с ним из своей лаборатории, которая находилась в конце галереи над турбинным залом. Приезд Кечмаева так обрадовал ее, что она почувствовала необходимость сейчас же поделиться своей радостью с кем-нибудь из нас. Еще с детства Женя окружала Кечмаева ореолом героизма и робким поклонением. Его отъезд из родного полудикого урочища в далекий и страшный мир русских, где творятся сказочные дела, где идет борьба со злыми духами всего мира, потом его приезды в родные становища в чужой русской одежде, с чужими манерами, с непонятными вещами и странными речами, необыкновенная почтительность, которой сородичи окружали его в эти приезды, – все это вселяло в маленькую Женю сначала чувство страха перед Кечмаевым. Потом это чувство перешло в глубочайшую привязанность, когда под влиянием Кечмаева Женю отдали в советскую кочевую школу, а потом отвезли в Иркутск.
Они не виделись уже года три, и бурная радость Жени от предвкушаемой встречи, естественно, искала выхода. Она быстро окончила свой обычный ежедневный анализ образцов морской воды, бутана, холодильного гидрата, прибрала свои пробирки, колбы, реактивы и, скинув халат, выбежала на галерею. Хотя прошло уже больше месяца со дня ее приезда к нам, она все еще не вполне свыклась с нашей станцией. Я не раз наблюдал, как она, выходя из лаборатории на галерею, останавливалась в восхищении перед картиной, которая развертывалась у нее под ногами.
И действительно, на свежего человека наша станция производила большое впечатление. Представьте себе огромный зал, длиной около двухсот метров.
Противоположные стены его почти сплошь стеклянные с огромными двойными стеклами. На высоте тридцати метров Женя на своей галерее казалась маленькой черной птицей. Глубоко внизу под нею, прильнув к полу, вытянулись в два ряда семьдесят пять черных горбатых турбогенераторов мощностью по две тысячи киловатт каждый. Они похожи на стадо гигантских черепах, ползущих куда-то в неведомые дали под непрерывное гудение. Но каждая из них как будто держится на привязи кем-то там, наверху, под потолком, куда протянулись, как лес лиан, до половины изогнутые светло-серые трубы. На этой высоте каждые четыре трубы, как огромные опрокинутые четырехсвечники, сходились, сливались в одну, вытягивались тонкими колоннами ввысь, к потолку, и, пробившись сквозь него, исчезали.
Эти трубы отводили из каждой турбины отработавший в ней пар бутана в конденсатор, где он должен был сжижаться и в виде жидкости вернуться опять в котел-испаритель.
Внизу, в зале, царило безлюдье, и черные горбатые существа жили своей задумчивой жизнью, предоставленные самим себе. Лишь изредка по среднему проходу, как по проспекту, бесшумно проносился электрокар с человеком на его площадке. И опять надолго безлюдье.
Первые дни Женя подолгу простаивала, очарованная этой самостоятельной, ритмической, скрыто напряженной жизнью зала. И сейчас она на минуту задержалась, впитывая в себя своими раскосыми монгольскими глазами эту все еще волнующую ее картину. Потом она бросилась бегом к непрерывному лифту, и через минуту ее маленькая складная фигурка пролетела на электрокаре через весь зал, сквозь лиановые сплетения труб и исчезла под выходной аркой. Тут она встретила меня с Бойцовым. Мы с ним шли на обычную утреннюю проверку работы испарителя и еще издали видели, как Женя вышла из лаборатории, и поджидали ее. Присоединившись к нам, она немедленно сообщила о завтрашнем госте, и это известие нас очень обрадовало. Нельзя было сказать, чтобы на своей уединенной станции мы были очень избалованы посетителями.
Правда, наше телекино приносило нам кусочки жизни со всей страны и со всего мира: мы регулярно слушали и видели московские, парижские, нью-йоркские концерты, лекции, театральные спектакли, съезды, доклады, разговаривали с далекими родными и друзьями. Но живые люди редко заглядывали к нам. И потому обещанный приезд Кечмаева всех нас обрадовал.
Пока мы спускались в нижний этаж, где помещался испаритель, Женя успела уже вцепиться в Корнея Бойцова, подсмеиваясь, подшучивая и дразня его.
Добродушный увалень с медвежьими ухватками, Корней, как мог, немного смущенно отшучивался и отбивался, но это ему плохо удавалось. Он больше сопел, улыбаясь, поглядывал на миловидное, чуть скуластое лицо Жени с характерным тунгусским лбом.