– Им надо на Призрачный остров, – продолжал старый рыбак, будто не замечая молчания Иванко.
Иванко бросил взгляд на незнакомцев. Ян впервые увидел его странно-тоскливые глаза и ощутил, как по спине пробежала невольная дрожь. Но Иванко уже опустил свою голову и тихо произнес:
– Хорошо.
Иолан ушел, получив от молодого мужчины причитающуюся ему заранее оговоренную плату, довольный тем, что заработал, не выходя в море.
– Ты слышал, мне надо на Призрачный остров, – повторил молодой мужчина, когда они остались в хижине втроем. – Когда мы выйдем? Я спешу.
А Иванко, грея руки над огнем, о чем-то думал и не отвечал. Шум воды, срывающейся с утесов, и удушливый запах водорослей, и сумрак в хижине – все клонило ко сну. Когда Ян уже потерял надежду получить ответ, он вдруг услышал:
– Сегодня в ночь.
И уже до самой ночи Иванко не проронил ни одного слова, предоставив им самим решать, идти ли в море с этим безумцем или дождаться, когда прекратится шторм, и попытаться уговорить кого-нибудь из рыбаков. Но, видимо, они очень торопились. Шторм в сезон долгих зимних морских бурь мог продолжаться еще несколько дней, а то и недель.
К ночи волнение на море усилилось. Небо заволокли грозовые тучи, сгустив воздух. Огромные водяные валы вздымались над утлой лодкой, угрожая ее затопить или перевернуть, но Иванко греб с неожиданной для его хилого тела силой, и лодка, подгоняемая ветром, уверенно шла по темной воде, окруженная непроглядной тьмой. Пассажиры сидели на корме, закутавшись в одеяла. Тот, что постарше, дремал, а молодой о чем-то нервно размышлял, иногда порываясь обратиться к Иванко с каким-то вопросом, но в последнюю минуту останавливая сам себя. Наконец он решился.
– Послушай, – заговорил Ян, перекрикивая свист ветра и шум моря. – Ты не видел около острова яхты, пару недель тому назад или на днях?
Иванко в очередной раз опустил весла в море, но не поднял их, и они прочертили по воде сверкающую полосу, постепенно угасающую за кормой. Лишенная управления лодка закачалась на воде, черпая бортами воду.
Вместо ответа Иванко привстал и шагнул к мужчине. От неожиданности тот растерялся и, опустив руку в карман, сжал рукоять револьвера. Однако устыдился своего страха и протянул руку навстречу. Их руки встретились, и мужчина почувствовал в своей ладони нечто, на ощупь напоминающее кусочек картона. Иванко чиркнул спичкой, прикрывая ее от ветра и брызг рукой, и Ян увидел, что это обрывок фотографии, на которой были запечатлены он и красивая молодая женщина. Обнимая друг друга, они улыбались в объектив фотокамеры. Их лица были полны нескрываемого счастья. Затем спичка погасла, изображение поглотила тьма.
– Ты опоздал, – прозвучал в темноте тихий голос Иванко.
И снова Иванко греб, сильно и молча, а мужчина на корме, закусив зубами край одеяла, в которое кутался, беззвучно плакал. Но если бы даже он рыдал в полный голос, не таясь и отдаваясь своему горю без остатка, все равно никто не расслышал бы его сквозь рев морской бури, которая с каждым часом только набирала силу.
Перед самым рассветом они подошли к Призрачному острову. Это был крохотный скалистый участок суши вулканического происхождения, который неминуемо должен был возвратиться обратно на дно моря, откуда он в свое время вышел. А пока, не отмеченный ни на одной карте, он был сущим проклятием моряков, не знавших о его существовании. Нередко корабль шел на морское дно, распоров свое днище о невидимую под водой горную гряду, окружавшую остров наподобие тех неприступных стен, что в средние века возводили вокруг рыцарских замков. Местные жители называли его Призрачным, суеверно считая, что остров, наподобие призрака, появляется и исчезает, когда ему вздумается.
Подводную гряду они успели пройти до рассвета. Туман, упавший на море сразу после восхода солнца и надежно скрывший остров от любопытных и самых зорких глаз, опоздал и уже не представлял для них угрозу. Об этом думал Иванко, выпрыгивая из лодки в воду, чтобы с помощью очередной набегающей волны затащить суденышко на берег. Но его спутники не знали, насколько вероломно море, и потому не испытывали к нему благодарности за то, что их путешествие пока протекало благополучно. Серафим даже обругал «чертов туман и сырость, которую он нагнал, так что приличным людям нельзя развести костра и обогреться», подразумевая себя и своего хозяина, а возможно, и одного себя, но в любом случае начисто вычеркивая из этого списка дикаря, каким он считал Иванко. Еще сильнее он расстроился, когда узнал, что кому-то из них, и было ясно без слов, кому, придется остаться у лодки, чтобы ее не унесло в море отливом.