Выбрать главу

Слуги не сразу развязали князя. Связан он был крепко и надежно. Его долго переворачивали с боку на бок, пока потерявший терпение Януш не перерезал веревки саблей.

Глава сорок вторая

НЕ ДЕЛАЙ СВОЕГО ХОРОШЕГО, А ДЕЛАЙ МОЕ ХУДОЕ

Во вторник 11 мая из Москвы в Углич прискакал человек.

— Правитель наказал немедля закладывать храм святому Дмитрию, — передал гонец дьяку Битяговскому, — а сделаешь, часу не теряй, вести в Москву шли.

Осушив баклагу меда, наскоро перекусив пшенной кашей с жареной гусятиной, гонец поскакал в обратный путь.

Дьяк Михайла Битяговский долго сидел в горнице и думал. Пришло время совершить дело, во имя которого он корпел здесь, в Угличе. Сделано многое, однако отправить царевича в мир, где нет печали и воздыхания, оказывалось далеко не просто. Нагие превратили дворец в неприступную крепость. Двери отворялись только для тех, кого знала царская родня. Тайную охрану царевича возглавил Афанасий Нагой, опричник Ивана Грозного, проживавший в своем поместье в Ярославле. Он часто наезжал в Углич и давал Михайле Нагому нужные советы.

Вечером у ворот дома царского дьяка спешился воевода Семен Федорович Нагой, голова угличских стрельцов. Он был стар и сед и славился по Москве тем, что его очень не любил Борис Годунов.

— Получил царский приказ, — сказал воевода, — идти в Серпухов. Против татар буду стоять. Завтра до солнечного восхода в поход. Кто город охранять будет, известно тебе, дьяк?

— Ничего не ведаю. Разве стрельцов всех угоняют?!

— Всех до одного. Я думал, ты знаешь, что к чему. Надо сторожей на стены ставить, мало ли что может случиться. Царский сын во дворце живет. Деньги на сторожей надобны.

— Ты прав, Семен Федорович, о том я подумаю.

Воевода распрощался с дьяком и, тяжело ступая, вышел из горницы. Михайла Битяговский обрадовался уходу стрельцов из Углича. Он понял, что это не случайное совпадение. Ставить на стены сторожей без приказа из Москвы он не собирался. Его и раньше смущали дозорные стрельцы, днем и ночью ходившие по стенам крепости и глядевшие с башен. Теперь дело решалось проще.

На следующий день, ранним утром, мимо дома Битяговского прошли стрельцы, и конные и пешие. Пешая сотня сидела на телегах. Во главе отряда на вороном жеребце ехал седобородый воевода Семен Нагой.

Дьяк вышел на крыльцо и смотрел вслед уходящему стрелецкому войску, пока не осела дорожная пыль, поднятая лошадиными копытами и колесами телег.

К обеду он позвал своего сына Данилу и племянника Никиту Качалова с шурином Оськой Волоховым. Данила и Никита были жильцами во дворе и состояли телохранителями царевича. Беседу дьяк Битяговский повел издалека. Он рассказал про возведение в сан патриарха святейшего Иова, чему был свидетелем.

— Старейший патриарх восточного православия благословил Иова как сопрестольника великих отцов христианства и, возложив на него руку, прочел короткую молитву. Новопреставленный московский патриарх имел на главе митру с крестом и короною, священнодействовал вместе с византийским, — сладким голосом говорил дьяк, — а когда, отпев литургию, разоблачился, государь царь Федор Иванович собственной рукой возложил на него драгоценный крест с животворящим древом, бархатную зеленую мантию, с полосами, низанными жемчугом, и белый клобук со знамением креста. Царь Федор Иванович подал ему жезл святого Петра и велел именоваться патриархом всех земель северных… Каков велик наш государь Федор Иванович?!

Потом разговор пошел напрямую. Царский дьяк объяснил, что надо сделать. Он надеялся на родственные узы, связывающие всех четверых. Родство было во многих делах решающей силой. Для убийства решили выбрать субботнее время. В субботу обедали раньше, а кто мог, напивался хмельным. Плотно пообедав, русский человек ложился отдыхать. На субботу родня Битяговского возлагала самые жаркие упования. И еще было одно немаловажное обстоятельство. Царевич обедал раньше взрослых, с мамкой и кормилицей, и его после обеда отпускали погулять во дворе. На прогулку царевича сопровождала кормилица Орина Тучкова. Вот это глухое время и выбрали заговорщики.

— Мне его отдайте, — петушился долговязый Оська Волохов, хлебнув лишнюю чарку. — У моей матки руки в синяках, все из-за этого змееныша. Все ему не так и не так. Царица Марья — злющая баба, глаза готова за свое дитя выдрать, она ущипнет мать за руку и выкручивает мясо.

— Главное, ежели что, — учил дьяк, — кричите: царевич-де в падучей болезни сам на нож набрушился… А в ином не признавайтесь.