— Получай, нечисть! За Сталинград, за Волгу — получай! — кричал старшина. Но вдруг стволы пулеметов перестали подчиняться движениям его рук. Поворотный механизм заклинило осколком.
Быстро устранить неисправность не представлялось возможным. Рванув дверь рубки, Кузнецов выскочил наружу, бросился в кубрик и схватил свой автомат.
— Куда ты? — окликнул его старшина группы мотористов Коршунов.
— Фашистов бить! Пулемет заело…
Старшине мотористов всегда было досадно, что он, находясь внизу, не видит врага. Он тоже схватил автомат и выскочил вслед за Кузнецовым. Тот уже лежал на палубе у левого борта и стрелял длинными очередями. Коршунов залег на правом борту. Опоражнивая диск за диском, они без промаха разили гитлеровцев.
Успех боя зависел не только от тех, кто стрелял. Многое решало искусство рулевых. От их умения маневрировать зависела точность стрельбы и сохранность корабля от огня противника.
Действовать рулевому нелегко. Много ли разглядишь через узкую смотровую щель боевой рубки? А видеть надо все: путь впереди, положение других кораблей, направление вражеского огня, от которого нужно уметь вовремя уклониться. Расторопным и смелым должен быть рулевой.
Таким был в этом бою командир отделения рулевых коммунист Зайцев. Броня рубки гудела под ударами осколков и пуль, но чтобы лучше видеть, он открыл смотровую щель и умело направлял катер по заданному курсу, обеспечивая корабельным артиллеристам и пулеметчикам наилучшие условия для ведения огня.
Наши части выбили гитлеровцев с их позиций и отбросили в степь.
После боя радист флагманского корабля принял радиограмму, адресованную командиру северной группы речных кораблей капитан-лейтенанту Лысенко: «Моряки в сегодняшнем бою не только оказали нам большую помощь, — передавало командование армейских частей, — но и своим личным примером бесстрашия воодушевили наших бойцов на дерзкий штурм немецких гарнизонов в селениях Рынок, Латашанка. Желаем вам, дорогие товарищи, дальнейших успехов».
В час, когда за правый берег, затянутый дымом сражения, опускается солнце и над Волгой повисают вечерние сумерки, оживают тенистые берега Ахтубы, вливающейся в Волгу напротив северной части города. Сюда, в Ахтубу, сходятся бронекатера — пополнить горючее и боезапас, исправить повреждения.
Капитан-лейтенант Лысенко сидит на откинутой койке в своей тесной, похожей на ящик, каюте и при свете аккумуляторной лампы что-то сосредоточенно подсчитывает на листке бумаги. По крутому железному трапу в каюту спускается политрук Семенов. С капитан-лейтенантом они живут вместе, койка политрука расположена над койкой командира. Но редко бывают заняты эти койки. По ночам и командира, и политрука чаще всего можно видеть в рубке флагмана или на каком-либо корабле, идущем на выполнение боевого задания. Но сегодня пока приказа на выход нет. Пользуясь передышкой, политрук побывал на катерах, потолковал с матросами.
— Ну, как там народ? — отрывается Лысенко от своих расчетов.
— Обижается.
— На что же?
— У пехоты, говорят, в долгу остаются. На берегу день и ночь война идет. Часа нет передышки. А мы все больше издали постреливаем. Я уж разъяснял: у каждого свое дело. Так нет, есть горячие головы, хотят вплотную с врагом встречаться.
— Ничего, потерпят. Хватит нам еще работы.
— А что это у вас за арифметика, товарищ капитан-лейтенант?
— Бухгалтерией занялся. Подсчитываю, сколько с начала боев наработали. Вот что получается, если по кораблям раскинуть. На каждый катер — по одному танку да по четыре пулеметные точки фашистов. На каждые два катера — по батарее. Да живой силы порядочно. Начальство говорит — неплохо.
— А по-моему, маловато. Так и краснофлотцы считают.
— Вот и я полагаю, что мало, — согласился Лысенко. — Подтянуться придется, увеличить счет. Возможности для этого будут.
Наверху в открытом люке показалась чья-то фигура.
— Разрешите, товарищ капитан-лейтенант?
В каюту спустился моторист Коротков — молодой, круглолицый, с чуть пробивающимся пушком на верхней губе. Углы его губ подрагивали. Коротков протянул политруку небольшой бумажный треугольник.
— Комсорг сказал, чтобы я вам дал почитать.
Политрук внимательно посмотрел в глаза матроса, развернул смятый листок, исписанный неровными крупными строчками. Прочитал, передал Лысенко.
Положив руку на плечо матроса, сказал: