Взойдя вслед за начальником порта на верхнюю палубу, курьер потребовал, чтобы его безотлагательно отвели к командующему.
— Ты не волнуйся, отдохни, — увещевал его командир корабля капитан 1-го ранга Сарандинаки, — Адмирал только недавно уснул после нескольких бессонных ночей.
Но курьер стоял на своем, упирая на то, что, дескать, ему приказано вручить пакет немедленно, он ужо два дня как в Ахтиаре, а императорский указ адмиралу все еще не вручен.
— Евстафий Павлович, — обратился Вильсон к Сарандинаки, — ты уж побеспокой Федор Федоровича, а то наш столичный гость совсем изведется. Видел бы ты, как его Николай Семенович Мордвинов обрабатывал, требуя передать почту. Но наш молодец — как кремень. Велено лично Ушакову, значит, я и дождусь! Вот так-то. А ты — спит адмирал!
На шум вышел адъютант командующего лейтенант Балабин. Поздоровавшись с начальником порта и выслушав взволнованного курьера, лейтенант сообщил, что Федор Федорович уже проснулся и сейчас выйдет.
— Петр Иванович, — спросил адъютанта Вильсон, — как плавалось? Здоров ли Федор Федорович?
— Всяко было, Роман Романович. И штормы трепали, и служители хворали, но все живы и здоровы.
— А с неприятелем не встречались?
— Да какой же теперь неприятель! — воскликнул Сарандинаки. — Туркам не до нас. Они сейчас французами огорчены. Встречный купец-грек рассказывал, что Наполеон на Египет пошел. Теперь туркам с нами не воевать, а только кланяться. А вот и Федор Федорович.
К спустившемуся со шканцев Ушакову быстро подошел Вильсон и, взяв иод козырек, стал но всей форме докладывать. По Ушаков, не дослушав, обнял его и, расцеловав, спросил:
— Здоровы ли все в городе, Роман Романович? Холеры из Константинополя не занесло?
— Бог миловал, Федор Федорович. Я никого на берег раньше трех дней карантина не пускал. Да и на дорогах караулы выставлены.
Тут, оттеснив флотских, курьер пробился к Ушакову и отрапортовал:
— От Государя Императора Его Величества Павла Первого срочный пакет вашему превосходительству! Дозвольте вручить! Третий день жду. Извелся весь. Господин адмирал Мордвинов чуть меня под караул не взял. Требовал ему почту отдать. А мне приказано лично вам, в собственные руки!
Отдав рапорт, курьер сразу сник и протянул Ушакову внушительных размеров кожаную сумку, запечатанную сургучными печатями.
— Ого! — воскликнул Ушаков, — Серьезное, видно, дело.
— Да уж куда серьезнее. Ваше превосходительство, в Петербурге все говорят: война с французами!
— Ну, добро, братец, спасибо тебе. Иди поспи, поешь, а потом мы с тобой еще потолкуем. Балабин, — оборотился он к адъютанту, — распорядись! Роман Романович, ты сейчас разберись с Евстафием Павловичем, что к чему, а я пока почитаю, что здесь такого срочного.
Ушаков поднялся к себе и, заперев дверь на ключ, прошел в рабочую каюту. Задернув штору на иллюминаторе, он положил сумку на стол и, не вскрывая печатей, некоторое время задумчиво смотрел на нее.
Помимо нескольких увесистых пакетов из Адмиралтейств-коллегии, в сумке был небольшой пакет, запечатанный личной печатью Павла I. В нем оказался царский указ: немедленно по получении выйти в новый поход.
Ушаков несколько раз перечитал короткий текст, стремясь понять его явный и скрытый смысл. Указ гласил: «По получении сего имеете вы с вверенною в команду вашу эскадрою немедленно отправиться в крейсерство около Дарданелей{27}, послав предварительно авизу{28} из легких судов к министру нашему в Константинополе господину тайному советнику Томаре, извести его, что вы имеете повеление от нас, буде Порта потребует помощи, где бы то ни было, всею вашею эскадрою содействовать с ними, и буде от министра нашего получите уведомление о требовании от Блистательной Порты вашей помощи, то имеете тотчас следовать и содействовать с турецким флотом противу французов, хотя бы то и далее Константинополя случилось».
Адмирал, похлопывая ножом но еще не вскрытым пакетам, думал, что это могло означать.
После многочисленных поражений, понесенных Портой на море и на суше в прошлой войне, трудно было поверить, что она забыла о них и легко согласилась на союз с Россией.
Чтобы там ни говорилось, но султан Селим III всегда будет питать за проигранную войну тайную вражду к русским вообще, а к нему — Ушакову — особенно. Но если Порта запросит от нас помощи флотом, то, стало быть, у нас с нею будет военный союз против Франции, а с Францией у Порты такая была дружба!
Ушаков хорошо помнил события того времени. Сам в них участвовал. Оттоманская Порта, объявив в 1787 году войну России, по сути дела, была дубинкой в руках английского и прусского королей. Они желали установить свое господство в Европе за счет ослабления России, толкали султана на войну. Их дипломатия прикрывалась разговорами в газетах об охране «европейского равновесия», о «защите интересов малых стран», о борьбе с «русской опасностью».