Молчать.
Уже не жду, не призову.
***
А пишешь, как правило, о других.
Вглядеться в себя до чего страшней.
И словно на ложе, восходят в стих
Ряды Офелий и Лорелей.
Тот голос вкрадчивый с высоты,
Он шепчет: «Верить, любить, страдать –
Не то же, что ворошить листы?».
Но если кровью их подписать?
***
Так помнят важные слова,
Не сказанные в оправданье.
Так опадает в назиданье
Ежеосенняя листва.
Так грозны улицы в огне
И стены, сданные без боя,
И небо с запахом прибоя
В Аустерлицей тишине.
Так оглушает снега хруп
И затаенное дыханье,
И все слова мертвеют в тайне
Твоих иерихонских губ.
«Маки»
Приход весны? Сегодня - не о том.
Приход похож на северное лето,
На стиснутую в пальцах сигарету,
Обжегшую оранжевым теплом.
Под веками холодная война,
Наука пропускать слова и вдохи.
Твои марионетки так неплохи,
О Господи, но жизнь их так смешна.
А схематичный ядерный распад
Похож на ожидающие вены.
Чему еще ты так же откровенно,
Беспечно и свободно будешь рад,
Как белизне шприцов «под инсулин»,
Как чистоте сознания-бумаги?
Приход похож на лето. И на маки.
На неделенный стенами Берлин.
Ты оставляешь их - ты дезертир.
Ты покидаешь - каждый раз навеки! -
Цветущие в крови лесные реки,
Цветущий сквозь тебя небесный мир.
Неудержимо. Значит, не держи.
Бессильны строки, выкрики и знаки,
Чтоб описать как расцветают маки.
Вдыхай. Вдыхай. Вдыхай.
И не дыши.
***
Я видел твоё фото на столе,
Приклеенное в старенькой тетрадке,
Где ты сидишь на лавке во дворе,
В ладошках – деревянные лошадки.
Фотограф – папа, может даже дед,
И мать о фартук руки вытирает.
Сосед бежит ругаться в сельсовет,
А девочка лошадками играет…
Лежит на кресле свёрнутая шаль,
И воздух в старом доме смутно-сладок,
Но ничего не будет так же жаль,
Как этих вот игрушечных лошадок.
***
Следом цепочкой по целине.
Ты же не нужен им всем ничуть.
Помнишь, мы виделись на войне?
Нет, я не доктор и не лечу.
Ты не читал Ледяной Завет?
Нет, ничего, доставай, кури.
Там, за окном, как живой рассвет,
Бьются тяжелые снегири.
Видел, в церквушке зажгли свечу?
Что же за праздник и без свечи.
Нет, я не доктор и не лечу…
Ты собирайся, бери ключи.
…Ужас и взгляд в ледяной проем:
«Мы будем жить еще долго, да?
Но почему мы идем вдвоем,
А на снегу ни следа?»
***
А смотреть на солнце оказалось просто –
Надо лишь ослепнуть.
Это сердце бьется и заплелся в косы
Долгожданный ветер.
Подойди поближе – мой престол украшен
Ветками жасмина.
Ты так ровно дышишь – от тебя не страшно
Получить нож в спину…
А стрекозьи крылья с золотой пыльцою
Холодны для пальцев,
И осыпан пылью и сырой росою
Серый след скитальца.
Подойди поближе. Ты – дитя, не бойся –
Убивают взрослых.
Ты так тихо дышишь – словно ветер вьется
В белокурых косах.
Твой престол украшен ветками жасмина,
Лунный свет в колодцах.
За хребтами башен – золотые льдины
И восходы солнца.
… За Гремящим морем нас зовут иначе,
И живут вчерашним.
Поцелуй наш горек.
Почему ты плачешь?
Разве это страшно?
«Франция-42»
Может ли хуже,
Чем подостывший чай
С сахаром, не размешанным
До конца?
Кто-то снаружи
Тянется невзначай
Вспомнить рукой
Черты своего лица,
Бронзовой стужей дня
Подтекает кран,
В окна влетают
Выкрики на плацу.
Я увезу тебя.
Увезу.
Сразу, как только буду
Не столько пьян.
Где-то в кармане кителя,
Нет, не в том.
Может ли хуже,
Чем покрываться льдом,
Впитывая дыхание тонких губ
Как никотином навзничь
Прошитый воздух?
Наша одна последняя - на двоих.
Даже слова любви, раз они мои,
В этих стенах трактуются как доносы.
Чертова Франция,
Здесь не такие звезды!
Поздно.
За что ты мне
Так безбожно поздно?
Наши свиданья –
Вызовы на допросы,
Где наизусть,
Как любимейшие стихи,
Ты мне читаешь
Длинные манифесты
Сопротивления.
Это почти нечестно.
Личное. Не сдаваемое в архив.
Может ли хуже,
Чем замерзать во сне?
Здесь караул меняется
Трижды в сутки.
И тишина звучит
Ощутимо жутко,
Даже страшнее, чем
«Привести ко мне».
Даже страшней,
Чем вежливый баритон
В толстых стенах
Допросного кабинета.
Наша с тобой
Последняя сигарета.
«Вальтер» в кармане кителя.
Нет, не в том.