Черно-золотой веер ложится поверх черно-белого.
– За эти годы привыкнут все. Привыкнут ко всему, что сделал покойный регент. Ко всему. Будут вспоминать как блаженное время мира… Все, кому под страхом позорной смерти запрещали менять сословие. Все, кому назначали налог до предела голода. Все, у кого забирали родных в заложники, как бы лояльны ни были они сами. Все, чьи жизни пустили в песок, когда затеяли войну на той стороне моря, не удосужившись завести океанский флот. Будут – вы знаете людей, и я их знаю. Господин Хонда… Эй, господин Хонда, вы там уснули, что ли?
Хонда Масадзуми, сын ближайшего советника – и друга – Токугавы Иэясу, вероятно, уже мертвого Токугавы Иэясу. Хонда Масадзуми, генерал и финансист, ровесник Дракона, пять дней назад шантажировавший своего господина собственной смертью… кажется, успешно шантажировавший, убедивший пощадить сына, открывает глаза внутри гонца – а потом глаза самого гонца.
Значит, его допустили на совет и потом оставили в зале не потому, что сочли личность посланца достаточно незначительной, а потому что опознали сразу. Так тоже могло быть.
– Прошу прощения, ваша светлость, – говорит он, и его голос хрипит почти так же, как голос гонца, но не спотыкается на сложных словах – и по певческой шкале расположен на полтона ниже. – Я, ничтожный…
– Глупости. Допустим, старик переменил мнение насчет сына. А до нашего прибытия молодой человек доживет?
До нашего прибытия. С армией. Мори отступал на Осаку. Остатки разбитой западной армии потянутся туда же. Войска восточной коалиции рано или поздно пойдут за ними и там, конечно, застрянут – очень уж хорошая крепость. До Осаки отсюда с войском не меньше семи дней, никак не меньше. Пол твердый, воздух холодный, дым от жаровни – горький. Мир стоит на месте.
– Если исключить чудеса и слишком дурные поступки, совершенные в прошлой жизни – доживет. С ним мой отец… – А это сила, способная справиться со всем, кроме воли богов. Но в пояснениях это не нуждается. А теперь набрать еще немного осеннего воздуха: – Мой… мой господин и мой отец будут бесконечно рады помощи лучшего из ныне живущих полководцев.
И дело опять же не в способностях, а в том, что с поддержкой Ивадэямы молодой господин станет сильнее любого из своих союзников и родичей, взятых по отдельности, – и даже почти всех их, взятых вместе. Это простенькое уравнение записано огнем на небесах… Его прочтут все, и, если успеть за неделю, за восемь дней, междоусобицы в рядах восточной армии может не случиться совсем… Здешний хозяин прав. Те, кто привык уступать силе, будут уступать ей и дальше.
– Вот видите, – кивает его светлость совету. – Это судьба. И если ломать игру – то всю и от начала. Начиная с дурных привычек.
Начальник штаба быстро улыбается и почтительно склоняет голову. При чем тут судьба? Что ломать? Но дело, как ни странно, сделано. Даже уговаривать не пришлось. Главное – дело сделано. Все. Можно падать.
Сборы он проспал, выезд он почти проспал, половину ночного боя он умудрился практически проспать, во всяком случае заслон они снесли как во сне – не легко, не беззвучно, но как-то не по-дневному, не по яви быстро и окончательно: вот есть противник, вот летит в сторону чей-то факел вместе с рукой, вот тянется и не дотягивается лезвие, а вот врагов уже совсем нет.
Своих не так уж много: четыре тысячи, кавалерия и стрелки, стрелки тоже верхами. Лошадей много больше, а люди – ударная сила и демонстрация присутствия. Пополам – того и другого. Уэсуги всю весну и все лето чинили дороги через свое новое княжество, очень мило с их стороны, без них ночной бросок был бы невозможен, а так далеко можно уйти, а потом еще дальше. А на потом придумано. И еще придумано. Он слышал, почти слышал, когда не спал.
Утром его светлость задержал коня рядом с ним, посмотрел, дернул ртом:
– Знаете, что сказал мне ваш… – поискал слово, – будущий бог-покровитель в личном письме? Выразил сожаление, что по его милости я опять вынужден смотреть не с той стороны реки.
Хонда Масадзуми не читал письма. А если бы читал – не повез бы. Про берег все-таки знали все. Про то, как отца его светлости захватили в заложники – и уже успели переправиться, так что не догнать. И тогда он, с того берега, приказал своим стрелять. А сын – ему тогда было восемнадцать – повторил приказ. О тех из причастных, кто имел глупость не умереть, ходили потом страшные истории. Вряд ли они были страшнее правды. Господин Иэясу, написав эти строки… совершил ошибку. Простительную для умирающего, но очень большую…