— Но что вам нужно от меня? Машина времени у вас уже есть — ее привезли вместе со мной в джаггернауте.
Сцепив ладони на затылке, его лицо вытянулось в серьезное и ответственное выражение.
— "Рэглан". Да, конечно. Но вы сами видели этого зверя. Его возможностей хватает лишь на такие короткие вылазки в прошлое, для розыска руин вашей лаборатории. Это патруль времени. Весь этот кварцево-платтнеритовый утиль, оставшийся после вас, позволяет ему разогнаться худо-бедно на полвека от настоящего. Он служит нам для разведки во времени, чтобы узнать, не перехвачен ли секрет путешествий во времени нашими врагами. Но вот нам повезло — и удалось застать вас!
Далее он продолжал:
— Конечно. Мы не остановились на достигнутом: мы сняли платтнерит с вашей старой машины и теперь ее костяк хранится в Имперском Военном Музее. Не желаете посмотреть? Замечательная выставка.
Я был уязвлен, узнав, какая участь постигла мою верную колесницу, и лишь горько покачал головой: путь из 1938 года был закрыт. И не только мне, но и морлоку, и Моисею Младшему.
— Нам нужен синтез платтнерита — тонны его!
Уоллис собирался доверить это дело мне? Я не стал отвечать.
Уоллис продолжал, посверкивая очками:
Нам необходимо освоить вашу технологию и применить ее так, что это превзойдет все ваши самые смелые мечты. Мы сможем переменить историю — разбомбить ее — все равно что поворотить Рейн вспять. Технически это вполне выполнимо.
— Разбомбить историю?
— Можно вернуться в прошлое, к ее истокам, и перехватить инициативу.
— Но каким образом?
— Начать интервенцию первыми. Ввести войска, когда противник будет еще не готов. Или убить Бисмарка — почему бы нет? Завоевания технологии перемещения во времени дают власть над миром — так правь, Британия!
Глаза его сверкали, и тут я стал понимать, что его энтузиазм меня сильно тревожит.
8. Верховья будущего
Мы достигли Ланкастерской тропы и стали продвигаться к южной границе парка. За нами неотрывно следовали солдаты.
— И что дальше? — спросил я. — Допустим, Британия вместе с союзниками выиграет эту войну во Времени. И что же там пишет Уэллс?
Он с неуверенным видом поправил очки на носу.
— Сэр, но я не политик, чтобы решать подобные вопросы…
— Тогда скажите, как вы, именно вы представляете себе это.
— Ну, хорошо. — Он посмотрел на купол. — Начнем с того, что война развеяла множество иллюзий — как вам известно.
— В самом деле? Многообещающее вступление!
— Например — опаснейшее из заблуждений — упоение демократией. Видите ли, нет никакого смысла спрашивать у людей, чего они хотят. Сперва надо продумать, что необходимо для сохранения здорового общества. И тогда уже можно предложить народу то, чего он хочет . Знаю, это звучит странно для человека вашего столетия, — продолжал он, — но поверьте, таково современное мышление — и, между прочим, ваш друг излагал такие же взгляды — я слышал их на фонографе — а ведь он сын вашего века, как и вы, не правда ли?
— Я плохо знаю историю, но, кажется, современное государство, которое мы имеем в Британии и Америке — и какое собираемся ввести во всем остальном мире — больше всего напоминает республики античности: Карфаген, Афины, Рим — которые, между прочим, были аристократическими. И у нас по-прежнему есть Парламент, только депутаты больше не выдвигаются всеобщим избирательным правом.
И это устаревшее понятие Оппозиции — хорошо! Пусть. Почти всегда, в большинстве случаев могут присутствовать два обоснованных и авторитетных, но диаметрально противоположных мнения. И всегда есть один единственно правильный выход и множество других, ошибочных. Правительство пытается найти этот верный выход, в противном случае оно совершает преступление против собственного народа. Смысл в существовании оппозиции постепенно исчезает. Она лишь отвлекает, совершая негативную работу.
С каждым поколением мировоззрение меняется — то, что казалось странным для родителей, становится приемлемым для детей, а затем — обыденным и устаревшим для внуков. Распадается семья — эта первичная когда-то ячейка социума. Все наше сельскохозяйственное прошлое она была незыблема и осталась такой, пройдя через века. Но теперь, в современном мире, семья утратила свои четкие очертания, растворившись в более громоздких социальных структурах. Домашнее воспитание, как и привязанность к дому ныне утратили свое значение для молодежи, в том числе и у женщин, как ни странно.
Тут я вспомнил о капитане Хилари Бонд:
— И что же заменило семью?
— Трудно сказать, четко это не определено, однако ядром социальных отношений теперь выступают, по свидетельству молодых, учителя, писатели, ораторы, люди, способные вывести нас на новый путь мышления — избавив от старого, племенного самосознания.
— Да уж, верховья, действительно. Вряд ли Уоллис дошел до этого сам — он был просто зеркалом своего времени и повторял болтовню тех творцов общественного мнения, что стояли за правительственной системой — или даже сидели в ней. — И как вам самому такой поворот вещей?
— Мне? — он рассмеялся, покачав головой. — Я слишком стар, чтобы меняться, и, к тому же… — тут голос его дрогнул, — Мне очень не хотелось бы потерять моих дочерей… И все же я не хотел, чтобы они росли в подобном мире, — он обвел рукой серый Купол, мертвый парк, солдат, безучастно стороживших нас. — Но если эти изменения происходят в природе человека, от этого все равно никуда не уйти.
Теперь вы понимаете, — жарко продолжал он, возвращаясь к излюбленной теме, — почему нам необходимо сотрудничество? С Машиной Времени новый тип государственности станет более достижим.
Тут он замер — мы приближались к южной ограде парка и навстречу двигались несколько прохожих.
— Ходят слухи, — понизил он голос, — что германцы сами строят машину времени. Если они сделают это первыми — и Рейх овладеет техникой хроно-перемещений…
— То что?
Тут он мне обрисовал ситуацию, коротко, но с холодной ясностью, очевидно, давно разработанную годами пропаганды. Он описал мне, что такое Война во Времени. Штабисты старого кайзера, генералы с рыбьими глазами забросят в наше благородное прошлое своих воинов-временников. Это будут бомбы — с руками и ногами — они вмешаются в наши древние сражения, они будут беспощадны, как берсерки, как механические манекены убийства, вмешиваясь в ход истории.
— Они уничтожат Англию — задушат ее в колыбели. И нам надо остановить их, во что бы то ни стало. Теперь вы понимаете?
Я смотрел ему в лицо, все еще собираясь с ответом.
Уоллис проводил меня обратно к дому на Квинз-Гейт-Терис.
— Не хочу давить на вас, старина, я знаю, как нелегко решиться на это сотрудничество, ведь это не ваша война — но время ограничено. И все же, что значит «время» в подобных обстоятельствах? А?
Я снова присоединился к товарищам, которые все это время не вылезали из курительной. Взяв стакан виски с содовой у Филби, я откинулся в кресле.
— Этот Купол навис над городом, как проклятие. Разве не странно? На улице непроглядная мгла, а всего только время ленча.
Моисей посмотрел на меня поверх тома, который читал.
—"Опыт от интенсивности, а не продолжительности", — процитировал он. И ухмыльнулся. — Чем не эпитафия для Путешественника во Времени?
— Кто сказал?
— Томас Харди. Твой современник, кстати.
— Не слыхал о таком.
Моисей заглянул в предисловие:
— Да, похоже, его уже нет на свете. А был твой — и мой современник. Он отложил книгу. — Ну, что удалось узнать от Уоллиса?
Я коротко изложил содержание беседы, сказав в заключение:
— Я был рад вырваться, наконец, из этих цепких объятий. Смесь голой пропаганды и сырой политики. Короче, все это попахивает чистейшим дилетантизмом.
Слова Уоллиса углубили чувство безысходности, в котором я пребывал со времени появления в 1938-м. Похоже, в головах молодых британцев и американцев развивалась какая-то антиутопия. Будь я гражданином этого нового современного государства, с иной моралью и системой ценностей, с иными взглядами на социум и положение в нем индивидуума, и я бы, может, принял их сторону.