Уоллис взял инициативу в свои руки и предложил нам занять кресла с подлокотниками у самого окна.
— Надеюсь, вы нашли с себе место в Новом Веке? — с искренним интересом спросил Гедель. — Конечно, мир здесь несколько диковатый. Но, возможно, как и меня, вас будут терпеть как полезного оригинала и эксцентрика. Не так ли?
— О, как можно, профессор, — покраснел Уоллис.
— Эксцентрик, — продолжал тот. — Эк-кентрос — что значит «из центра». — Он скосил на меня глаза. То, что мы и есть оба — немного в стороне от центра событий. Что ж, Уоллис, я знаю, что для вашего английского склада ума я насколько странноват.
— Ну что вы, профессор…
— Бедный Уоллис никак не привыкнет, что я переписываю свою корреспонденцию, — сообщил мне Гедель. — Временами по десять и более раз — и видите, никак не закончить. Странно? Хорошо. Так и надо!
— Вы, наверное, жалеете о том, что оставили родину, профессор, — сказал я.
— Ничуть. Я и сюда-то попал уже из Европы, — сказал он мне заговорщическим тоном.
— Причина?
— Кайзер, само собой.
Барнес Уоллис предупреждающе стрельнул глазами.
— Это же очевидно, — азартно продолжал Гедель. — Возьмите две фотографии — одну из 1915-го, скажем, а другую — из этого нынешнего — человека, выдающего себя за Кайзера Вильгельма. Измерьте длину носа, примите во внимание расстояние от кончика носа до подбородка, которое у каждого человека индивидуально и сохраняется на протяжении всей жизни — и почувствуйте разницу! Куда же движется Германия под предводительством этого двойника в шлеме? Представляете?
— Еще как, — предупредительно встрял Уоллис. — В любом случае, какими бы ни были мотивы вашей эмиграции, мы рады, что вы приняли наше предложение занять профессорскую должность — и выбрали Британию своим домом.
— Да, — заметил я. — Разве вы не могли выбрать найти себе место в Америке? Например, в Принстоне или…
— Конечно, мог бы. Но это невозможно. Совершенно невозможно.
— Почему?
— Из-за Конституции, само собой! — И этот оригинал пустился в пространные рассуждения о новооткрытой им логической несуразности в американской конституции, которая открывала легальный путь к диктаторству!
Мы с Уоллисом сидели под градом аргументов и пережидали этот поток красноречия, как артиллерийскую атаку в траншеях.
— Вот так, — довольно закончил он, наконец, — а вы что думаете об этом?
Встретив суровый взор Уоллиса, я решил, однако, оставаться честным. — Не могу поймать вас на логической ошибке, — заявил я, — но мне кажется, это личное мнение иностранца, попавшего в крайнее положение.
Он хмыкнул:
— Это неважно. Логика — все! Разве вы иного мнения? Аксиоматический метод — сильная штука. Самая сильная. — Он расплылся в улыбке. — У меня также имеется онтологическое доказательство существования Бога — совершенно безошибочное, причем основанное на непререкаемых авторитетах в вопросе, выдвинутом восемьсот лет назад архиепископом Ансельмом. [16] Видите ли…
— Может, в другой раз, профессор? — поспешил Уоллис.
— Ну, как хотите. Ах, да. Очень хорошо. Он перевел проницательный взор с одного на другого. — Итак. Путешествие во Времени. Знаете, а ведь я завидую.
— Завидуете?
— Да. Вам. Но вовсе не этим занудным прыжкам сквозь Историю.
Глаза его увлажнились и засияли в сильном электрическом свете.
— Чему же вы завидуете?
— Вы ознакомились с другими мирами — альтернативами этого — вы узнали другие Возможности — понимаете?
Я похолодел: мне казалось, передо мной какой-то телепат, человек с необычайно сильными психофизическими возможностями. Может быть, просто гений, а может, психопат.
— Объясните, что вы имеете в виду?
— Реальность других Миров, содержащая смысл за опытом нашего краткого существования, казалась мне очевидной. Каждый, кто ощущал чудо математического открытия, должен знать, что математическая правда имеет независимое существование от умов, в которые она поселяется — и что все истины — лишь осколки работы какого то более высокого Ума…
— Понимаете — наши жизни здесь, на Земле, имеют относительное значение. А истинное их значение должно лежать вовне этого мира. Представляете? Так много есть просто логика. И идея, что все в мире имеет свой последний крайний Смысл — точный аналог принципа, что все имеет Причину — принцип, разделяемый всей остальной наукой.
Из этого само собой следует, что где-то за пределами нашей истории есть Окончательный, Последний Мир — где сбываются все смыслы. Сбывается и финальный смысл.
Путешествие во времени, по самой природе своей, становится вмешательством в Историю и вызывает открытие других отличных от этого, миров. Поэтому задача Путешественника во Времени ни что иное, как поиск — поиск Финального мира, который должен быть найден — или создан!
К тому времени как мы покинули Геделя, мои мысли крутились с потрясающей скоростью. Я решил больше никогда не шутить с философствующими математиками и математизирующими философами, поскольку этот маленький человечек был способен путешествовать сквозь Время, Пространство и Сознание, не покидая своего кабинета — и даже дальше, чем я на своей Машине. Я понимал, что этот визит к Геделю не последний — в скором времени мне надо будет еще раз посетить его… поскольку я заметил в упаковке среди пробирок загадочный блеск платтнерита.
11. Новый мировой порядок
Я вернулся в наши апартаменты около шести. Всюду было пусто, не считая охраны. Выкрикивая приветствия и предупреждая о своем появлении я так и не получил отклика, и в конце концов нашел всю компанию в полном составе все в той же курительной комнате. Похоже, они отсюда и не выходили. Морлок по-прежнему царапал что-то на бумаге. Но, едва завидев меня, вскочил:
— Вы нашли его? Геделя?
— Да, — улыбнулся я. — И могу сказать одно — вы были правы.
Я посмотрел на Филби, но старикан уже углубился в чтение журнала (не мне вам говорить как старики «читают» журналы).
— И главное — у Геделя есть платтнерит.
— Ах, — лицо морлока оставалось бесстрастным — однако с каким азартом он ударил кулаком по ладони, воспроизводя еще один перехваченный у кого-то человеческий жест. — Значит, есть еще надежда.
Моисей вручил мне стакан виски с содовой. Я с признательностью пригубил, поскольку жара не прекращалась с самого утра.
Моисей дал знак — и все мы трое склонились над столом, голова к голове, как делают сообщники, не желая, чтобы их услышал посторонний.
— Я тоже кое-что нашел, — произнес Моисей негромко.
— Что же? — нетерпеливо воскликнул я.
— Мы должны выбраться отсюда — во что бы то ни стало!
И Моисей рассказал мне, что случилось с ним «сегодня» — если можно так назвать этот день, проведенный меж будущим и прошлым. Устав от одиночного заключения, он попытался заговорить с охраной — молодыми солдатами, стерегущими нас повсюду, можно сказать, за каждой дверью. Серди них, как оказалось, был даже младший офицерский состав — что говорило о важности охраняемых. К тому же все это были люди с высшим образованием, исполнявшие и другие обязанности в кампусе. Сюда набирался личный состав из выпускников колледжей и университетов. Они пригласили Моисея в свое общежитие, расположенное поблизости — и совершили поездку на рикшах в Уэст-Энд. После нескольких стаканов язык у молодых людей развязался, и они довольно откровенно поделились своими идеями, каким им видится современное государство.
С одной стороны, это говорило в пользу Моисея — он проявил интерес к окружающему миру — и даже освоился в нем. Это хорошо. Я с нетерпением ждал, что же он расскажет.
— Хорошие, в общем-то, ребята, — поделился Моисей, — но их взгляды на жизнь!
Оказывается, как удалось выяснить Моисею, в будущем всех ждало Планирование — основная концепция мира. Как только будет построено пресловутое «современное государство», править которым будет, естественно, победившая в войне Британия и союзники, будет взят воздушный и морской контроль над портами, угольными шахтами, нефтяными скважинами, электростанциями и разработками полезных ископаемых. Будет контролироваться также производство судов на верфях, дабы избежать их последующего превращения в боевые корабли. Также будет отслеживаться производство железа, стали, резины, металлов, хлопка, и растительных веществ. А также контроль над пищевыми ресурсами…
16
Ансельм Кентерберийский (1033-1109) теолог и философ, представитель ранней схоластики августиновского направления. Развил т. н. онтологическое доказательство бытия Бога, выводя бытие Бога из самого понятия Бога. Видел в вере предпосылку рационального знания: «верую, чтобы понимать».