Я почувствовал симпатию к этому священнику, лицо которого заинтересовало меня. Пожав руку господину Франшару, он очень просто подошел ко мне и спросил, я ли, действительно, доктор Эрто. На мой утвердительный ответ он сказал, что рад со мной познакомиться, так как читал мои книги о мистических явлениях, и тут же хотел завязать со мной разговор. Барон Франшар, очевидно, мало интересуясь мистикой, попытался вновь привлечь мое внимание продолжением рассказов о замечательных членах своей семьи; но священник все возвращался к своей теме.
Торжественный, в старомодном черном фраке дворецкий положил конец моему неловкому положению, распахнув двери столовой:
— Господин барон, пожалуйте кушать! — сказал он важно.
Франшар извинился за свою жену, «баронессу Франшар», как он называл ее, и повел нас в столовую. Доктор Дюссирон, имеющий обыкновение всюду запаздывать, присоединился к нам уже там.
— Здравствуйте, аббат, — фамильярно сказал он священнику. — Вот вы и сошлись с Эрто! С ним уж найдете о чем поговорить! Он прочел Рюисбрука, Толера, святую Терезу, святую Марию Агреда…
— Она еще не причислена к святым, доктор, — тихо сказал аббат Жога.
— Но будет, черт возьми! — возразил доктор, смеясь. — Однако, прежде чем сесть на ваших коньков, дайте уйти нам с бароном. А то вы нас уморите.
— Как здоровье m-lle Франшар? — спросил у меня священник, немного смущенный резкостью доктора.
— Сейчас я не вижу ничего опасного, — ответил я, — но все же положение больной довольно серьезно и требует внимания.
Начался бесконечный провинциальный обед. Только Франшар и доктор Дюссирон оказали ему честь. Я, по обыкновению, мало ел и умеренно пил превосходные вина, которыми мой коллега угощался без колебания. Я заметил, что кушанья подаются в изобилии и прекрасно приготовленными и что погреб у барона Франшара первоклассный. Аббат Жога ел только овощи и пил воду. Его умеренность навлекла на него насмешки доктора Дюссирона, который стал обвинять его в богохульстве, якобы выражаемом в пренебрежении драгоценными дарами Божьими, и в ереси — за отсутствие уважения к изобретению патриарха Ноя, то есть за предпочтение воды вину.
— Между тем, во что угодно было преосуществиться Иисусу Христу, господин аббат? Разве в воду? Нет, не правда ли? Ведь не воду вы льете в ваши сосуды?
Такова была тема, которую с обычным жаром развивал доктор Дюссирон. Аббат Жога, как видно, был привычен к поддразниваниям моего коллеги и добродушно принимал их, но не делал никаких возражений.
Франшар говорил мало и лишь время от времени изрекал что-нибудь в таком роде:
— Это — икем 1869 года, купленный моим отцом у покойного маркиза де Люр-Салюс. Это — гирод 1874 года, бочку которого мне удалось достать. Этот бекас хорошо изжарен.
Кстати, этот бекас подал повод к целой церемонии, главную роль в которой играл мой коллега. Он стал приправлять жаркое на базадский манер, положив в него множество припасов: пряностей, муската, перца, рома и бекасиные потроха. Мы хранили молитвенное молчание, пока Дюссирон священнодействовал с серьезностью, какая была бы уместна разве при лапаротомии. Франшар удостоил одобрить результат.
— Я никого не знаю, доктор, кому бы удавалось жаркое так хорошо, как вам.
— Я изучаю это искусство уже пятьдесят лет, барон, и хотел бы делать его еще лучше. Попробуйте, коллега, — сказал он мне, видя, что я отказался от кушанья, — попробуйте, или вы оскорбите меня. Invidia medicorum pessima[1], как говорит аббат; не забывайте этого.
Я должен был уступить и нашел жаркое превкусным.
— Вас, аббат, я не буду уговаривать. В следующий раз, как вы будете у меня обедать, я сам сварю вам латук на воде и гороховый кисель.