Телефонное сообщение с Кенсаком мне дали, вместо просимых 10 часов, только в сорок минут одиннадцатого. Мой старый друг имел терпение дожидаться меня.
— Это вы, Кенсак? Я — Эрто.
— Это я, мой друг. Как поживает барон?
— Ничего об этом не знаю, меня больше не звали.
— Не может быть!
— Пригласили доктора Понтарлье. Кто это такой?
— Много духовной силы, много знания, но весь в руках непримиримой католической партии. Человек честный, однако доступен политическим влияниям. Охотно согласился бы стать президентом какой-нибудь светской ассоциации, возникшей из упраздненной конгрегации.
— Теперь все ясно. Я ухожу.
— Сообщайте мне, как пойдет дело. Желаю вам полного успеха. Могу я вам быть полезен?
— У вас есть связи с начальством отца Фюрстера?
— Да, как я вам уже сказал.
— Скажите им, что интриги их агента открыты; если они не откажутся совершенно от своих замыслов в Базасе, я принужден буду сорвать маску с отца Фюрстера. Попросите их телеграфировать ему, чтобы он немедленно пришел ко мне.
— Я исполню ваше поручение завтра же утром.
— Спасибо, Кенсак, до свидания.
— До свидания, Эрто.
На следующее утро меня посетил аббат Жога. Бедняк был в большом смущенье. Ему удалось поговорить с госпожой Франшар, но она была очень сдержана и как будто встревожена чем-то. Барон же принял его с ледяной холодностью.
Узнал он мало. После визита Кенсака, господин Делиль уезжал на двое суток и вернулся вместе с отцом Фюрстером; они долго совещались с бароном, запершись от других, а вечером послали на вокзал за доктором, приехавшим из Парижа. Доктор этот сказал супругам Франшар и их зятю, что госпожа Делиль страдает нервной прострацией, но похвалился, что скоро поставит ее на ноги. Он выслушал историю о четках и посоветовал убрать их подальше. Их уже искали в комнате Люси, но не нашли и не решаются спросить у молодой женщины, куда она их положила.
— Господин Понтарлье рассыпался в похвалах вам и доктору Кенсаку, заявив, однако, что считает ваше мнение слишком пессимистичным; впрочем, он сделал одно замечание совершенно верное; а именно: что оба вы — неверующие и потому не знаете, какую поддержку врач может находить в вере своих больных и в их покорности воле Божией. Словом, все идет очень скверно для предначертаний Пресвятой Девы; но Ее воля все-таки восторжествует! — с убеждением прибавил аббат.
Я поблагодарил аббата Жога, затем попросил, чтобы он позволил мне съездить по делу, а потом позавтракал бы со мною; он отказался не без конфуза, говоря, что ему будет некогда. Я понял, что знакомство со мной его компрометирует, и мысленно поблагодарил его за то, что он, тем не менее, отважился зайти ко мне.
Затем я вынул из моего несгораемого шкафа спрятанную там папку, велел кликнуть карету и отправился к достопочтенному отцу Фюрстеру. Я шел войной на моего грозного противника.
Часть четвертая
Отец Фюрстер жил в старом доме на одной из узких улиц центра. Швейцар, походивший на послушника, с подозрительным взглядом открыл мне дверь, за которой виднелась решетка, закрывавшая коридор. Мне показалось, что я в крепости или в тюрьме. Я спросил отца Фюрстера, и мне ответили, что такого в доме нет. Не теряя храбрости, я заявил швейцару, что уверен в противном, и попросил его пойти узнать и передать мою карточку, причем приписал к своей фамилии следующие кабалистические слова:
«Leipziger Bank — 12,000 марок, Harrisson and Smith — 800 фунтов стерлингов, Felipe Lopez y C-ia — 40,000 песет и т. д., и т. д.».
Швейцар взял карточку с недовольным видом, с возрастающим недоверием прочитал написанное мною, открыл мне решетку, молча закрыл ее за мной и ушел. Скоро он вернулся более быстрым шагом и попросил меня следовать за ним. Я вошел в длинный, сырой коридор, поднялся на третий этаж и вошел в комнату, скромно меблированную маленькой железной кроватью, умывальником из белого дерева и двумя стульями. Два высоких шкафа из белого дерева и хранилище для бумаг украшали комнату. В глубине ее, между двумя окнами, стоял деревянный аналой, над которым возвышалось небольшое медное распятие.
Посреди комнаты находился большой стол, покрытый массой книг и бумаг, расположенных в педантичном порядке. За этим столом сидел достопочтенный отец Фюрстер. При моем появлении он встал.
— Вы желали меня видеть, милостивый государь, — сказал он вежливо.
— Да, батюшка, — ответил я, пристально смотря ему в лицо.