Я пишу о произошедшем без должного почтения, но мне жаль миссионеров. Решения, принятые восемнадцатилетними юнцами, редко бывают зрелыми, и взрослые должны это учитывать. Хотя, разумеется, могло быть и так, что Лейзор пережил глубокое духовное перерождение. Однако вероятнее, что он хотел сбежать от своего еврейства, проникнуть в мир христиан, стать равноправным членом общества, жить где хочется, делать что хочется, достичь в жизни – как ему казалось – большего.
Чтобы принять такое решение, требовались большая отвага и богатое воображение. Еврей, переходящий в христианство, отказывался не только от прежней религии, но и от целой системы ценностей, которую заключал в себе иудаизм. В новой жизни он чувствовал себя совершенно потерянным, лишенным компаса – как монах, покинувший монастырь. И с изумлением обнаруживал, что польское общество отнюдь не ждет его с распростертыми объятиями. Напротив: крещеный еврей, особенно если он не был богат, продолжал сталкиваться с неприязнью и презрением. А «свои» называли его мешумадом («выкрестом») и считали предателем. В результате обрывались его семейные и дружеские узы. Переменив религию, он уже нигде не мог чувствовать себя как дома, в душе его навсегда оставались незаживающие раны. Подобный выбор в те времена совершали в основном люди зрелого возраста, сознававшие, что они теряют и что приобретают.
Бедный Людвик. Он не хотел быть Лейзором и Элиезером. Думал, новое имя изменит его судьбу к лучшему. Наверняка у него были какие-то чаяния, надежды на будущее. Исполнились ли они? Биографическая заметка сухо сообщает: «О жизни и деятельности Людвика Гольдшмита нет никаких сведений»{16}.
Поступок старшего сына, должно быть, глубоко ранил доктора Гольдшмита, но не изменил его взглядов. Он по-прежнему считал, что не может отгораживать своих детей от польского общества. Поэтому Иосиф, которого теперь называли Юзефом, ходил в государственную начальную школу в Грубешове, впоследствии его отправили в Люблин, в государственную гимназию. Годы учебы мальчика пришлись на беспокойное время перед январским восстанием. Хотя в 1855 году новый царь, Александр II, вступая на престол, лозунгом «Оставьте мечтания!» предостерег общественность, чтобы та не питала никаких иллюзий, однако отмена военного положения, амнистия для политических заключенных, ослабление цензуры – все это пробуждало в поляках надежду на то, что антипольская политика смягчится, а в евреях – надежду на равноправие.
Примиренцы уговаривали народ сохранять терпение, а тем временем в угрюмой «паскевичевой ночи» – так прозвали эпоху между восстаниями – выросло новое поколение. Молодые не хотели ждать уступок, они требовали, чтобы польский язык, польские школы и университеты были восстановлены; они организовывали патриотические манифестации и отмечали национальные праздники.
В Люблине дело доходило до антицарских демонстраций, в которых участвовали школьные товарищи Юзефа. Религиозный характер этих собраний и шествий, публичные молитвы и традиционные литургические пения не останавливали евреев, желавших выразить свою солидарность с поляками.
Ровесник Юзефа, выходец из еврейской семьи Александр Краусгар в 1860 году учился в варшавской гимназии и вместе со своими еврейскими товарищами участвовал в национальных торжествах. Много лет спустя, уже будучи полностью полонизированным адвокатом, историком, публицистом, он вспоминал: «Мы жили с ощущением великого восторга, гордые тем, что нас считают людьми, заслуживающими звания патриотов».
Моей будущей прабабке Юлии, дочери торговца солью Исаака Клейнманна, было шестнадцать лет, когда случилась эта трагедия: 27 февраля 1861 года на Замковой площади в Варшаве царские войска атаковали идущих манифестантов, убив пятерых человек. Юлия запомнила знаменитые похороны погибших, когда за гробами шли представители духовенства всех конфессий, среди них главный варшавский раввин Бер Майзельс и проповедники – Маркус Ястров и Исаак Крамштик. За ними двигалась стотысячная толпа: «Шли рядами, взявшись под руку, католики, евреи, протестанты, шляхта, ремесленники, рабочие, профессиональная интеллигенция, словом – горожане всех мастей, в братском согласии и образцовом порядке».
В храмах всех конфессий шли траурные богослужения в память о погибших. Так, в реформистской синагоге на Налевках Исаак Крамштик обратился к собравшимся на польском:
Наша родина – здесь <…>, где силы наши окрепли, где зреют плоды наших дел, где улыбается наша юная надежда, где научились мы понимать свой разум, слышать свое сердце, – там, братья, там находится страна, которую мы должны любить. <…> Так соединимся же в любви к этой стране с нашими собратьями-иноверцами, вступим вслед за ними на путь просвещенья и цивилизации, на путь науки и толерантности. <…> Направим же усилия на то, чтобы снести все преграды, что столько веков разделяют жителей одной страны, детей одной земли.{17}
17
Żydzi a powstanie styczniowe: materiały i dokumenty, Warszawa 1963, s. 11-14, cyt. za: Artur Eisembach, Kwestia równouprawienia Żydów w Królestwie Polskim, Warszawa 1972, s. 330.