Юзефу Гольдшмиту тогда было девятнадцать лет. Он не убежал «в леса», как многие его сверстники – например, Александр Гловацкий, будущий Болеслав Прус, тоже грубешовец и ученик люблинской гимназии. Если в семье Гольдшмитов случались споры на эту тему, то наверняка побеждало мнение, что мальчик должен учиться, а не губить свою жизнь легкомысленным поступком. Однако атмосфера, царившая в его семье, породила в нем потребность в общественной деятельности. Юзеф поступил на работу в люблинскую «охронку» (тогдашнюю разновидность детского сада) для еврейских мальчиков, где детей готовили к государственной начальной школе. В этом поступке чувствуется влияние отца, его рассказов о невзгодах, пережитых им на пути к знаниям. А еще чувствуется вера в то, что польско-еврейские трения прекратятся, когда евреи преодолеют свою враждебность к светскому образованию.
С некоторым высокомерием, свойственным его возрасту, Юзеф доказывал в своем письме в «Ютшенку», новый польскоязычный еженедельник для евреев:
Все мы жалуемся, кричим, что большинство наших единоверцев так сопротивляются просвещению, и забываем о том, что корень зла – в нас самих. Ведь те, кто получил какое-либо образование, по большей части, несомненно, нарушают многие предписания, столь важные для народа. Неудивительно и то, что набожная еврейка не решается отправлять ребенка в школу, опасаясь, как бы он не приобрел там, заодно со знаниями, непочтительности, а затем и неверия. В наших силах сломать преграды, отделяющие нас от ортодоксальных братьев, посредством строгого соблюдения хотя бы главных религиозных обязанностей, чтоб уничтожить это ошибочное – а между тем имеющее множество сторонников – мнение, будто образование противостоит религии. Если же мы будем соблюдать религиозные предписания, пусть даже на первый взгляд незначительные и, возможно, порой стесняющие нашу деятельность, – то обретем их доверие и влияние на их помыслы, а тем самым облегчим прогресс и распространение науки, и тогда перед просвещением отступят религиозная нетерпимость и ненависть, словно твердые льды перед лучами весеннего солнца{19}.
Письмо напечатали в 1863 году. Восстанию предстояло длиться еще восемнадцать месяцев; с самого начала оно было обречено. Александр II беспощадно мстил. Тысячи людей были казнены. Десятки тысяч сосланы в Сибирь. Имущество осужденных конфисковали. Название «Царство Польское» сменили на «Привисленский край». Польские учреждения закрыли или же русифицировали. Официальным языком в школах и конторах стал русский. Искалеченное, оглушенное бедой общество погрузилось в траур.
Вот в какой атмосфере взрослел молодой грубешовец. В двадцать два года он окончил юридические курсы при люблинской гимназии и в 1866-м переехал в столицу, чтобы поступить в Варшавскую Главную школу на юридический факультет. Варшава, «вечно полная шума, суматохи и грохота», оглушила его. Свои впечатления он поверял редакции нового, только что возникшего польскоязычного еженедельника «Израэлита»:
Кто впервые в жизни надолго разлучился с родителями, родными и друзьями, кто впервые покинул отеческий дом, в котором провел приятнейшие годы свои, – легко поймет, что я чувствовал, внезапно оказавшись чужим, одиноким посреди многолюдной столицы, оторванным от всех, кого люблю и кто любит меня. Погруженный в эти мысли, я отправился к ступеням Наивысшего Трона, чтоб хотя в молитве соединиться с теми, кого оставил далеко позади. Я пришел в Синагогу на Даниловичевской улице. Трудно передать впечатление, что произвел на меня этот прекрасный Храм Похвалы Божией. <…> Вскоре зазвучало прекрасное мелодичное пение. Неизъяснимым очарованием была полна эта мольба{20}.
На основе процитированных мной писем можно воссоздать психологический портрет молодого Юзефа. Он писал на чистом польском языке; вероятно, в люблинской гимназии у него были требовательные преподаватели. Он читал журналы для полонизированных евреев. Ходил в реформистскую синагогу на Даниловичевской, слушал проповеди раввина Исаака Цилькова на польском. Но не стремился стать поляком. Ощущал себя евреем и чувствовал обязательства по отношению к своему еврейству. Он был религиозным человеком. И считал, что светское образование не противостоит вере предков. Юзеф, равно как и редакция и читатели «Израэлиты», полагал, что необходимо приложить все усилия, чтобы стало возможно дружное польско-еврейское сосуществование на одной земле.
19
Józef Goldszmit, List do redaktora “Jutzenki”, Jutrzenka 1863, nr 25, cyt. za: Maria Falkowska, Rodowód…, dz. cyt.