Здесь впервые возникает тайна отношения Корчака – не врача и педагога, а мужчины – к своим сексуальным потребностям. В «Исповеди мотылька» он много пишет о душевных переживаниях, но также и о чувственных муках. В его эротических снах появляются женщины. А также мальчики. Вот так сон для психоаналитика: «…рядом с нянькой стоит мальчик лет семи, и другой – лет девятнадцати, обнаженные. В открытую дверь видны какие-то женщины в блузках. Мне уже надо идти, но тот, девятнадцатилетний, зовет меня. Тогда нянька кладет руку мне на плечо и…»{62}
Наяву он еле сдерживается, чтобы не «обесчестить» служанку, привлекающую его сильнее всех, – Франю. Пытается дать определение своему чувству к Стаху.
Да, это любовь. Когда я держу его за руку – мне приятно, а он это знает и чувствует. Когда гуляем на перемене, я обнимаю его и мы болтаем – ни о чем. Это не дружба, а любовь, такая, которую можно испытывать только к девушкам. Сколько девичьего изящества в его фигуре, его кротком лице и движениях. У него порок сердца. Наш класс, и даже некоторые учителя (математик) называют его Анелькой. Видимо, любовь к людям своего пола встречается не только среди девушек{63}.
В разговорах с друзьями постоянно мелькает: кто уже, а кто еще нет, кто сам пошел к «этим», кого отцовский кучер надоумил. Один из юношей заразился. Восемьдесят процентов варшавских проституток больны. Страх перед венерическими заболеваниями превращался в навязчивую идею.
Биографы не распространяются о причинах психического расстройства мецената Гольдшмита. Но семнадцатилетний юноша должен был догадаться. Бедой многих мужчин того времени был сифилис – результат случайных связей. Медицине еще не были известны лекарства от этой напасти. Инфекция годами жила в теле, атаковала головной и спинной мозг, со временем поражала весь организм, приводила к постепенной физической и умственной деградации, вызывала приступы ярости и в конце концов – безумие. Ее панически боялись, как сейчас боятся СПИДа. И опасались, что болезнь передается по наследству.
Как должна была выглядеть будущая жизнь с таким бременем? Каким образом могла исполниться юношеская мечта «иметь прекрасную, любимую жену, хороших детей, после дня трудов отдыхать на лоне семьи»?{64} Но только ли страх перед роковой наследственностью, боязнь возможного несчастливого похождения заставили Корчака отказаться от всех личных притязаний? Или его тоже пугала природа собственных страстей? Он более или менее сознательно избегал тех областей жизни, где легко утратить власть над собой и «греховное» отсутствие самоконтроля может привести к катастрофе.
В современной психологической литературе часто появляется формулировка «предательство отца». Пишут, что, если мальчик в отрочестве был лишен отцовской поддержки и понимания, впоследствии у него начнутся эмоциональные проблемы, он будет неспособен установить близкие душевные контакты с людьми. Такой человек до конца жизни носит в себе неосознанную злость из-за того, что никто не послужил ему образцом мужественности, не помог ему вступить в зрелость. Из-за этой злости «переживший предательство» мальчик противопоставляет себя отцу, который подвел его. Выстраивает свою личность из качеств, диаметрально противоположных отцовским. Такая теория прекрасно подходит к психологическому портрету Корчака. И, как любая теория, скорее всего, не имеет ничего общего с этим индивидуальным случаем. Однако правда то, что сын, воспитывая свой характер, старался стать противоположностью отца. Вместо переменчивости – постоянство. Вместо гедонизма – аскеза. Вместо эгоизма – альтруизм.
В повести «Дитя салона», которая начала печататься с продолжением через восемь лет после смерти отца Корчака, изображен конформист, ханжа-обыватель, с которым сын – бунтарь и идеалист – не может найти общий язык:
Я разглядываю отца, как смотрят на человека, которого давно не видели или о котором слышали много противоречивого – и вот наконец он сам предстал перед глазами.
Вижу каждую мельчайшую деталь его облика: усталые глаза, шелковый галстук, слегка подкрашенные черным усы, морщины на лбу и безупречно чистый перед рубашки.
Я неосознанно ищу чего-то в этом облике и не могу найти; спрашиваю о чем-то, и мои вопросы остаются без ответа.
Почему вы – отец – почему ты мне такой чужой?{65}
В бурной полемике он выплеснул всю свою мальчишескую горечь, все разочарование – вероятно, очернив отца; когда смотришь на жизнь Юзефа Гольдшмита в ее целостности, тот выглядит трагической фигурой. Провинциал-грубешовец с такой энергией, с таким оптимизмом начал жизнь, которая должна была стать простой, а оказалась такой сложной. Он сделал карьеру, добился успеха в обществе, обеспечил себе и семье роскошное существование. А потом его упорядоченный мир превратился в хаос. Кем он был – виновником или жертвой? Вправду ли повседневная жизнь принесла ему комфорт или же она привела к внутреннему разладу?