Мы осторожно вышли из корчмы. Телега стояла под навесом. Мы разворошили сено, легли и укрылись рядном.
Гроза прошла. Над лесом горели влажные звезды. Острый запах мокрого бурьяна проникал под навес.
Скрипнула дверь. Из корчмы кто-то вышел. Севрюк сказал мне шопотом:
— Не шумите. Это, должно быть, майстры.
Кто-то сел на старую колоду, около навеса и начал высекать кремнем огонь. Запахло дымом махорки.
— Как заполыхает, мы разом и уйдем отсюлича, — сказал скрипучий голос. — А то еще засунут нас в торбу.
— Просто! — ответил хриплый голос. — Засиделись у Лейзера. Архангелы рыщут.
— Ничего не видно, — сказал третий голос, совсем еще молодой. — Может, от дождя все намокло.
— Для гоновца нет ни мокроты, ни страха, — ответил скрипучий.
— Сбудется! — сказал хриплый. — Он нашу обиду заметит. Увидим кару. Пока очи наши еще не померкли.
Нищие замолчали.
— Петро, — спросил скрипучий, — а все наши готовые?
— Все, — ответил молодой.
— Так пусть выходят с корчмы. И чтобы Лейзер не торкался. Его дело стороннее. Проезжие спят?
— Спят. Что им делается!
Голоса затихли. Я зашевелился. Севрюк тронул меня за руку.
Из корчмы вышло еще несколько человек.
— Я на Чернобыль да на Овруч буду с Кузьмой подаваться, — сказал как будто знакомый голос. — Может, найду под Чернобылем поводыря. Там народ голодует.
Это говорил тот слепец с ястребиным носом, что собирал медяки у могилы поводыря. Снова стало тихо. Мне показалось, что прошло много времени, прежде чем я услышал тихий возглас:
— Ну, теперь сподобились!
Нищие зашевелились.
— Браты! — сказал хриплый. — Помолимся господу — да и в дорогу.
— Отче наш, иже еси на небесех, — вполголоса запели нищие, — да святится имя твое…
Пение удалялось, потом совсем стихло. Нищие ушли.
— О чем они говорили? — тихо спросил я Севрюка.
— Не знаю, — ответил он. — Пойду покурю. Подальше от сена.
Он слез с телеги и вышел из-под навеса.
— Что такое? — тотчас сказал он из темноты. — Как полыхает!
Я вскочил. За черной Брагинкой и зарослями верболоза розовело и дымилось небо. Снопы искр вылетали как будто из-за ближних кустов. Пожар разгорался. Зарево отражалось в реке.
— Где это горит? — спросил Севрюк.
— Любомирский горит, — ответил из темноты Лейзер. Мы не заметили, как он к нам подошел.
— Пане Севрюк, — сказал он, — пожалейте себя и бедного корчмаря. Я вам запрягу коней и поезжайте себе с богом. Не надо вам тут оставаться.
— А что?
— Могут наскочить из местечка драгуны. Или стражники. Так пусть у меня в корчме будет пусто. С корчмаря им нечего взять. Корчмарь ничего не бачил и ничего не чул.
— Мы тоже ничего не видели, — сказал Севрюк.
— Пане! — воскликнул Лейзер. — Заклинаю вас богом вашим — уезжайте. Не надо мне ваших денег. Видите, что делается кругом!
— Ну ладно, ладно! — согласился Севрюк. — Слабонервный вы человек, Лейзер. Запрягайте коней!
Лейзер быстро запряг лошадей. Мы уехали. Дорога шла вдоль берега Брагинки. Севрюк отпустил вожжи. Лошади шли сами. Зарево разгоралось. По лицу хлестали мокрые ветки.
— Подожгли Любомирского, — сказал Севрюк.
— Кто?
— Не знаю… Должно быть, за поводыря. Мы с вами в корчме не ночевали. Хорошо?
— Хорошо.
За Брагинкой раздался тихий, но внятный свист. Севрюк придержал лошадей. Свист повторился. Телега остановилась среди кустов. Нас ниоткуда не было видно.
— Эй, корчмарь! — негромко крикнул с того берега человек. — Давай перевоз!
Никто не ответил. Мы слушали. У меня колотилось сердце. Лошади стояли тихо, — они, должно быть, дремали.
Раздался плеск. Человек, очевидно, бросился в воду и поплыл. Мы увидели его из-за кустов. Он плыл посредине реки, слабо освещенной заревом.
Его сильно сносило. Невдалеке от нас человек вылез — на берег и пошел в лес.
Когда шаги человека затихли, мы медленно поехали дальше.
— Узнали? — едва слышно спросил Севрюк.
— Что?
— Человека узнали?
— Нет.
— Парень к нам вчера приходил. Просил напиться. Его голос. Теперь ясно. Майстры дали знать Гону о поводыре. А это — его человек, гоновец. Он и поджег. Лейзер его перевез на тот берег. Так я думаю.
Севрюк осторожно закурил, прикрыв спичку полой дождевого плаща. Зарево бесшумно качалось в небе. Шумела в корнях река, скрипели колеса. С болот наносило холодный туман.
После этого случая в усадьбе начались очень тревожные дни. Они мне нравились. Мне нравилось постоянное ожидание опасностей, разговоры вполголоса, слухи, что приносил Трофим о внезапном появлении Гона то тут, то там. Мне нравилась холодная Брагинка, разбойничьи заросли, загадочные следы подков на дороге, которых не было вчера. Мне, признаться, втайне хотелось, чтобы Гон налетел на усадьбу, но без поджогов, грабежа и убийств.