Выбрать главу

Получив двадцати трёх лет наследство, он выдержал положенный срок траура, разделяя его с боевыми товарищами, а через год подал рапорт и снял мундир. Располагая огромными фамильными средствами, он, всё же не мог усидеть совсем без занятий – немного, но удачно занимался коммерцией, брался за решение и устройство чужих дел, для удовольствия продолжал собирательство, начатое предками и вёл, вот уже сколько лет, образ жизни свободный, но не праздный.

К сожалению, его частая переменчивость распространялась и на отношения с женщинами. Может потому он, один из их рода, так поздно задержался в холостяках. Он мог ухлёстывать, добиваться предмета страсти месяцами, мог быть галантным или порывистым, мог влюбиться в проходящую мимо женщину с единого взгляда, но любая из них начинала раздражать его – кто сразу, кто немного погодя, но до сих пор это случалось непременно. И он шёл по жизни, не оставляя своих поисков, но и особо не страдая от отсутствия матримониальных планов.

Корделаки отмок в ванне, плотно позавтракал вместе со всеми Куницыными, спустившимися к столу, чувствуя себя при этом абсолютно непринуждённо. Он сел в дорожную коляску полный умиротворения – телесного и душевного – и искренне сожалел, что прощается с этим семейством, видимо, надолго. Впереди был Петербург, друзья, дела, встречи. Деревенская идиллия оставалась позади.

* * *

Петербург, словно приревновав своего сына к сельским развлечениям, встретил графа стремительно, не дав опомниться и прийти в себя с дороги. Дома Корделаки ждало письмо. На конверте, кроме слова «срочно» не значилось ничего.

– Это точно мне? – спросил он своего камердинера.

– Так точно, барин! Ещё утром принесли, велели непременно в руки отдать.

– Кто принёс?

– Так… Посыльный. Молодой человек. Вроде как дворянин по наружности. Но уж больно молод. Голосок совсем мальчишеский.

– И усы не растут? – уточнил Корделаки. – Так, может, то переодетая барышня была?

– Ах, ты ж, голова моя седая! – камердинер, что служил ещё при родителях нынешнего графа, хлопнул себя по лбу, забыв субординацию. – А ведь то и может быть, как это я сразу то недотумкал!

– Только письмо отдал, ничего на словах не передавал? – Илья Казимирович уже вскрыл конверт и прежде всего посмотрел на подпись.

– Так сначала то вас самого требовали. А уж, как я сдался и сказал, что не просто вы не принимаете, а и не возвращались вовсе, так тогда только приготовленное письмо дал. Дала.

– Не могла ж она сама… – Корделаки собрался прочесть всё целиком, но сначала отпустил слугу. – Ступай. Всё верно сделал.

В письме было следующее: «Дорогой граф! Нам необходимо срочно переговорить. Бумаге я не доверяю. Найдите любой способ увидеться со мной, как можно скорее. Жаль, что баронесса Туреева в отъезде, у неё это было бы наиболее удобно. Ваша М. Т.»

Всё было непонятно! Верней, ясно было, что письмо написано самой баронессой. Возможно, что именно она и была тем переодетым посланцем, а письмо было заготовлено на случай, если её не пустят в таком обличии к графу. Но к чему эти маскарады? Кстати, о маскарадах! Граф позвонил.

– Кроме этого письма за время моего отсутствия приносили что-нибудь? Почта была?

– Так точно! – доложил дворецкий. – Всё у вашего сиятельства на столе в кабинете.

– Благодарю.

Корделаки прошёл в кабинет и кроме трёх незначительных депеш обнаружил обещанное приглашение на два лица от кайсацкого князя. Бал-маскарад должен был состояться назавтра вечером.

Граф переоделся с дороги, велел было седлать, но вспомнил сцену с конём у ограды и передумал. Негоже было привлекать к себе лишнее внимание, особенно когда женщина предупредила об этом. А стремянному своему наказал у всех верховых в амуниции проверить наличие ножей, огнив и пороха с пистолетами.

– На войну, барин? Али в поход собрались? – обрадовался засидевшийся дома слуга, тоже бывший кавалерист.

– Просто никто не знает, где и когда его настигнет опасность или простая необходимость. Надо быть наготове! – отвечал барин.

– И то – добре! – согласился слуга, потом поняв, что барин уходит от конюшни пешком, скривился и произнес укоризненно: – Неужто, на ваньке поедете? Ваше сиятельство!

– Ничего, дружище! – граф натягивал перчатки. – Иногда полезно. Чванство – паче гордыни.

Граф сошёл с извозчика загодя и пешком, присматриваясь к обстановке, дошёл до владений Туреевой. Забор был глухим. Судя по тишине за ним, хозяева действительно ещё не возвращались. Он дёрнул шнур у ворот скорее для очистки совести, почти уверенный в том, что, как и в прошлый раз к нему никто не выйдет. Но ошибся. Выскочивший на крыльцо некто – но не Никодимыч – к воротам даже подходить не стал, а лишь крикнул издалека в сторону графа: