Она взяла газету, чтобы сложить ее; взгляд упал на колонку имен погибших. Не веря своим глазам, Корделия прочитала: "Дэн Мэссингтон, Дауэр-Хауз, Олдерли-Эдж…"
Глава XXII
Мистер Фергюсон приехал не в духе: его оторвали от важных дел. В каждом его жесте, каждом вдохе и выдохе сквозило раздражение. Но после встречи с Бруком и Робертом Берчем все изменилось. Ему стало стыдно и тревожно.
Он сразу же взял инициативу в свои руки. Послал Берча за доктором Плимли с Сент-Энн-сквер. Мистер Плимли, специалист по легочным болезням, внимательно осмотрел больного и поставил тот же диагноз: тяжелая форма двусторонней пневмонии.
— Я не сказал бы, мистер Фергюсон, что случай безнадежный, но также погрешил бы против совести, если бы пытался внушить вам сверхоптимизм. У вашего сына слабое сердце, а на него в ближайшие дни будут огромные нагрузки. Кстати, ни в коем случае не давайте ему патентованную микстуру от кашля. Потому что, как ни тяжело, но именно благодаря кашлю можно спастись от застойных явлений в легких. Доктор Берч был совершенно прав, прописав отхаркивающее. Пожалуй, я смогу дать вам более эффективное средство. Что касается всего остального, то успех лечения будет зависеть от самого больного. И от ухода. — Он улыбнулся Корделии — Огромное утешение — во время болезни иметь рядом любящее сердце.
После отъезда специалиста мистер Фергюсон вернулся в гостиную и застыл перед камином. Корделия осталась сидеть в своем кресле.
— Это я виноват в его болезни, — через силу произнес старик. — Брук уже несколько дней как простудился. Если бы я раньше отпустил его домой…
— В Лондоне о нем наверняка хорошо заботились.
— Все не так, как дома, вы же знаете. — Она хотела утешить, а получился мягкий упрек.
Корделия встала.
— Пойду, посмотрю, не нужно ли ему чего-нибудь.
— Сестра Чартерс здесь?
— Да, но она недавно приехала и, возможно, нуждается в подсказке.
— Сколько вы спали минувшей ночью?
— Не помню.
Не хватало, чтобы ее хвалили за преданность Бруку!
— Послушайтесь моего совета: пусть вам постелят в голубой комнате, и сейчас же ложитесь. Ночью вам понадобятся силы.
— Хорошо.
"Но сначала напишу Стивену записку в госпиталь, всего несколько фраз. "Стивен, дорогой, я все еще не уехала. Брук опасно болен, а Дэн Мэссингтон… он уже не придет… Меня очень беспокоит твоя травма, напиши, пожалуйста, как ты себя чувствуешь. Навещу сразу, как только смогу. Делия."
— На фабрике все в порядке? — прервал ее мысли мистер Фергюсон.
— Вчера утром было в порядке. — Она пустилась в подробности.
— Прекрасно. Я рад, что вы нашли выход из положения. Жалко, что ваше первое самостоятельное дело так закончилось.
Уже в дверях что-то толкнуло ее сказать:
— Я прочла о смерти Дэна Мэссингтона.
Мистер Фергюсон вскинул бровь.
— Мэссингтона? Я даже не знал о его болезни.
— Он не был болен. Он… Его имя в списках… — Корделия сбивчиво объяснила, что случилось.
— В "Варьете"? Да, припоминаю: я видел заметку в лондонской газете. Это ведь мюзик-холл Кроссли, да?
— У меня не было времени прочесть статью целиком.
— Хорошо, что это случилось не в субботу, когда там бывает мистер Слейни-Смит. Думаю, Кроссли больше не жить в нашем городе.
Его невозмутимость подействовала ей на нервы.
— Мне очень жаль, что их постигло такое несчастье, — горячо произнесла она. — Уверена, они бы чувствовали то же самое, если бы это случилось с нами.
Но что толку? Он думал о своем.
— Что касается Мэссингтона, то не нам, добрым христианам, кого-либо осуждать. Естественно, я не желал ему плохого, но не хочу притворяться, будто его смерть для меня — огромная потеря. Он служил не очень-то большим утешением для своей сестры, когда она была жива, зато после ее смерти поднял такой шум, как будто мы заставили ее покончить с собой.
"А разве это не так?" — подумала Корделия, выходя из гостиной. — "Конечно, нет, — утверждали здравомыслящие люди по всей округе. Как можно было заподозрить в этом мистера Фергюсона — хозяина Гроув-Холла, советника, владельца фабрик и заводов, доброго христианина?"
Воскресенье не принесло каких-либо изменений в состоянии Брука, но к вечеру температура поднялась до 104°. Он всю ночь бредил. Корделия самоотверженно ухаживала за ним.
К утру Брук пришел в себя, но был очень слаб. Его тщедушное тело сотрясали сильнейшие приступы изматывающего кашля. Всего за два дня от него остались только кожа да кости. Теперь, когда он пришел в сознание, обыденные разговоры казались неуместными; все его существо было поглощено борьбой за выживание. Его глаза следовали за Корделией, но он редко открывал рот, чтобы что-то сказать.
После одного, особенно мучительного приступа он попросил:
— Дай мне то средство Уокера от кашля.
— Не могу. Роберт запретил.
— Его лекарство не помогает.
— Ты ошибаешься, дорогой. Врачи утверждают, что кашель, хоть и тяжело переносится, предупреждает застойные явления в легких.
Хрипы в его груди становились все громче.
— Сейчас начнется, — простонал Брук. — Дай мне — всего одну дозу! Никто не узнает.
Никто не узнает!
— Нет, Брук, не могу.
— Ты не хочешь, чтобы я выздоровел.
— Как раз для того, чтобы выздороветь, ты и должен придерживаться предписаний врача.
Наконец-то — сестра Чартерс. Корделия пару часов отдохнула и снова на ногах. Скоро приедет мистер Плимли. Тот дал понять, что Брук вряд ли переживет этот день.
После его отъезда к Корделии обратился мистер Фергюсон.
— Пожалуй, сегодня не поеду на фабрику. Отправлю им записку, — он бросил на, нее тяжелый взгляд из-под опущенных век. — Не отчаивайтесь, дитя мое. Где жизнь, там надежда. Мы делаем все, что в наших силах. Остальное в руках Господа. Я потерял… двоих сыновей. Мы возлагали на них большие надежды. Большие надежды… Это были прекрасные мальчики: умные, живые, никогда не болели… Я надеялся, что Бог избавит меня хотя бы от этой последней утраты. Пожалуй, следует созвать слуг и прочитать молитву. Когда люди вместе…
С вечерней почтой пришло кое-как нацарапанное письмо от Стивена.
"Любимая!
Благослови тебя Бог за твою весточку. Мне очень жаль, что так случилось с Бруком. Я думал, что ты уже в Лондоне, далеко от всего этого. Пожалуйста, уезжай как можно скорее. В театре было просто ужасно, настоящий ад. Меня не пускали, но я прорвался. Пожарные знай себе лили воду, как будто им отшибло мозги: ведь огонь уже давно погас — сам собой и очень скоро, голову даю на отсечение. Кругом была вода, но, что гораздо хуже, чувствовался запах газа — поэтому я пробрался на сцену. Но мощная струя воды сокрушила подпорки, и пока я шарил в темноте в поисках газовой лампы, часть сцены провалилась — вместе со мной. И вот я уже около недели нахожусь здесь.
Не открывай никому, что ты в тот вечер была в театре: это будет трудно объяснить. Я признался отцу, что мы должны были вместе покинуть Манчестер. Он был недоволен, но я убедил его, и в конце концов он пообещал доверить мне управление театром в Лондоне.
Конечно, сейчас ведется расследование; я еще и поэтому не хочу, чтобы ты была замешана. Я рассказал отцу все, как есть.
О, моя радость, как я жажду вновь увидеть тебя!
Стивен."
Брук пережил этот день. На него было страшно смотреть. Он не знал ни минуты покоя, если не считать одного-двух промежутков наркотического сна. Все остальное время он метался, срывал простыни, силился встать, жаловался на неудобные подушки. Его состояние было чем-то средним между беспамятством и полным сознанием. Можно было только диву даваться, какие ресурсы таил в себе этот слабый и, казалось, нежизнеспособный организм. Словно залежи спрятанной в недрах его существа энергии вырвались наружу; за день сгорали запасы, накопленные за многие годы.