Брук с каждым днем все увереннее цеплялся за жизнь, постоянно делая успехи. Невыносимо трудное время. Корделия сама неважно себя чувствовала, изнуренная самоотверженным трудом, волнениями и душевной болью. Возобновилось и закончилось следствие по делу о пожаре. Эта трагедия потрясла город, и власти готовились принять крутые меры. Ввиду огромных издержек на ремонт и чтобы предотвратить грядущее бесчестье, Кроссли-старший вел переговоры о продаже театра.
Скандал так и не разразился. Корделия была так подавлена, что ей было все равно, но случай и смерть Мэссингтона помогли ей остаться вне подозрений.
Спустя несколько дней Стивен снова написал, но она не ответила. Корделия понимала: с его точки зрения ее позиция уязвима. В конце концов, его брак — ничуть не большая помеха, чем ее собственное замужество. Он все объяснил — и считал, что этого достаточно, чтобы положить конец недоразумениям. Но она не могла простить ему неискренность. Это было нечто фундаментальное, жизненно важное. Их близость была такова, что не допускала существования тайн — по крайней мере, с ее стороны.
Опять же, раненая гордость. Последняя реплика Вирджинии оказалась солью на рану: "Она вернется, все твои женщины возвращаются!"
Корделия понимала: молчанием она лишь оттягивает развязку. Как только Стивен встанет на ноги, он явится сюда и потребует ответа. А до тех пор нужно сосредоточиться на уходе за Бруком. Только после его выздоровления она сможет сделать свободный выбор.
Временами она чувствовала себя обманутой — буквально всеми; ее собственная ложь не шла ни в какое сравнение с их ложью. Ей хотелось бежать — не со Стивеном, но от цинизма окружающего мира.
Роберт посоветовал, как только Брук поправится, увезти его отсюда. Еще одно письмо от Стивена.
"Если бы ты только знала, в каком чистилище я нахожусь, как ужасно одинок — не зная, что ты делаешь, что думаешь, не получая ни единой весточки. Разве я не сумел убедить тебя в том, что все, что мною делалось, делалось ради любви, из страха потерять тебя? Трудно выразить в письме все то, что я в пять минут сказал бы тебе при встрече. На будущей неделе я смогу ходить, так что, если до тех пор ты не появишься, я приеду в Гроув-Холл — и Фергюсоны всей земли меня не остановят!"
В первый день, когда Брук смог сойти вниз, они пили чай в гостиной, а после этого Корделия, как обычно, читала ему вслух. В этой просторной комнате он казался особенно изможденным.
Брук сказал:
— Корделия, ты необыкновенная сиделка! Ты вытащила меня из могилы. Я никогда не смогу отблагодарить тебя за все, что ты для меня сделала.
— А, пустяки. — Корделии стало стыдно.
— Нет, не пустяки. Ты вела себя просто героически. — Он немного помолчал. — Надеюсь, овчинка стоила выделки.
Корделия отложила книгу.
— Через какой-нибудь месяц ты будешь совсем здоров.
— Я и прежде постоянно болел; так будет всегда. Жалко, что мне не удается нормально поспать.
— Сон вернется, когда ты еще немного окрепнешь.
— Мне не удалось пристроить книгу дяди Прайди. Никто не проявил интереса. Все-таки, прежде чем садиться за научный труд, нужно позаботиться о соответствующей подготовке.
— Он так надеялся!
— Мои стихи выйдут в свет в феврале. Я получил письмо.
— Поздравляю. Теперь тебе есть чего ждать, не правда ли?
Брук хмуро уставился в огонь.
— Странно. Одной из главных забот Маргарет была бессонница. Я же в ту нору спал, как убитый. Забавно, да?
— Говорят, она принимала какие-то таблетки?
— Да, снотворное, — он бросил на нее быстрый взгляд. — Значит, ты об этом слышала?
— Во всяком случае, в этом доме, — Корделия не смогла скрыть горечь, — мне никогда ничего не рассказывали.
— Да. Папа решил, что чем меньше об этом знают, тем лучше. Не хотел тебя волновать.
— Чем именно?
— Ну, знаешь, не очень-то приятно для молодой жены войти в дом с таким печальным прошлым. Может, у нас есть свои недостатки, но, согласись, это было тактичным решением.
— Это было только печальноепрошлое, Брук?
— Ты имеешь в виду финал истории? Ну, не знаю. Нам не хотелось трубить о своих бедах на всех перекрестках.
— Правда, что дошло до судебного разбирательства?
Брук удивленно посмотрел на жену.
— Да, правда. Накануне ее смерти Роберт как раз дал ей новую коробочку со снотворным. Там было двадцать таблеток, а наутро оказалось всего четыре. Я понятия не имел, куда они делись, даже не знал об этой новой коробочке. Знал, что она иногда принимала дополнительную дозу — ночью, если первая не действовала. Папа тогда находился в Олдхэме, иначе он мигом положил бы конец слухам. Ты ведь знаешь, как это бывает. Стоит возникнуть сплетне, — и пошло-поехало! Всегда находится кто-то, кому выгодно распространять небылицы.
— Какие небылицы?
— Ну, что она покончила с собой.
— Откуда ты знаешь, что это не так?
— Делия, почему тебя это так волнует?
— Расскажи, как удалось остановить следствие.
Брук с минуту занимался заусеницей на пальце правой руки.
— Те таблетки нашлись. На следующий день я обнаружил их в бюро. Она заложила их в какую-то старую коробку. Я сам виноват. Мне следовало догадаться. В последнее время она стала очень мнительной и вечно все прятала. Мы до сих пор не нашли некоторых ее вещей — и, видимо, уже не найдем.
Корделия промолчала.
— Дневник, например, — продолжал Брук. — Ты как-то упоминала о нем. Еще какие-то хозяйственные счета… подаренные мной серьги… Господи, как хорошо, что все это уже позади!
Значит, таблетки отыскались. А мистера Фергюсона в те дни не было дома.
— Решив скрыть это от меня, — не без раздражения произнесла она, — вы не подумали о том, что я все равно узнаю — из других источников?
— Разве до тебя что-то дошло?
— Вы думали, я никогда не повстречаю Дэна Мэссингтона?
— Ах, Дэн, — презрительно молвил Брук. — Да, он просто исходил злобой. Это было видно невооруженным глазом.
— Должно быть, ты знал его лучше меня.
— Конечно. Но не хочешь же ты сказать, что поверила его россказням?
— Я сама не знала, чему верить.
— Почему же ты не пришла и не спросила?
В самом деле — почему? Да, наверное, потому что не любила…
— Я пробовала закинуть удочку, но ты уклонился от ответа.
— Извини, — сказал Брук, — Я уже не помню. Кажется, отец решил тебя оградить. Мне и в голову не приходило, что тебя это тревожило. В сущности, это не имело значения.
Не имело значения. А другой решил, что брак не имеет значения. Неужели никому не хватило воображения, если не совести, чтобы представить ее чувства?
— Дэн Мэссингтон сказал, что Роберт Берч должен отцу крупную сумму денег и поэтому помог замять эту историю.
Брук усмехнулся.
— Делия, Роберт не такой человек. Тебе бы следовало знать. Ведь именно он не умолчал о своих сомнениях, когда увидел, что не хватает таблеток. Правда — когда освободилась эта практика, папа помог ему приобрести ее. Он уже выплатил половину долга. Но уж кому-кому было говорить такое, только не Дэну. Знаешь, сколько папа одолжил ему самому? За пять лет — около шестисот фунтов!
— Но почему?
— Дэн вечно был в долгу как в шелку, а у папы принцип: не оставлять родственников в беде. Он считает, что нужно дать человеку шанс начать жизнь сначала. Он дважды оплачивал долги Дэна, но вряд ли дождался благодарности.
Корделия сидела в спальне перед зеркалом, расчесывая волосы. Брук, как обычно, в восемь часов лег и теперь наблюдал за ней. Это были самые приятные минуты.
Вдруг она положила щетку для волос и расплакалась. Брук растерялся. За всю их совместную жизнь он еще не видел, чтобы она плакала — во всяком случае, так горько.
— Что с тобой? Ты нездорова?
Корделия не ответила, а продолжала сидеть, пряча лицо в ладонях.