— Нет. Просто все меня здесь так называют, — рассмеялся Кордес.
Мы сидели, ожидая, когда принесут напитки, и оба молчали. Кордес дважды покачал головой. Да, еще у него осталась привычка нервически проводить двумя пальцами от середины лба к глазам. Он глядел на меня и курил, глубоко затягиваясь.
Он был хорошо одет, выглядел вполне ухоженным, на его манжетах тускло поблескивали запонки с дымчатыми топазами. Камни были подобраны со вкусом.
— Ты снова женился? — спросила я.
— Нет-нет! — он замотал головой. — После моего возвращения из американского плена, точнее из Америки, где я работал еще четыре года после конца войны, я пытался тебя разыскать, искал довольно долго. Но между тем дела постоянно гнали меня за границу. По делам службы я два года был в Африке, потом на четыре года застрял во Франции… — Он пожал плечами. — Нет, вторично я не женился… Скажи, ты действительно тогда сочла меня погибшим?
Вопрос был задан тихим, очень тихим голосом.
Я рассказала ему все, что происходило в те годы, и почему я тогда решила, что его нет в живых. Потом сообщила, что живу неподалеку от Мюнхена и что живется мне, в общем, хорошо.
— Мне порой бывает жутко: мучает мысль, что меня уже исключили из числа живущих, — сказал он после моего монолога.
Ему, как оказалось, немало сил пришлось приложить, чтобы устроиться на работу, потому что всевозможные специальные службы, занимающиеся розыском, до сих пор палец о палец не ударили, чтобы восстановить его в числе живых.
— Ты изменил фамилию, — заметила я, — может быть, дело упирается именно в это? Я искала тебя как Кордеса, а ты теперь Куртес. Зачем ты это сделал?
Кордес помолчал, отвел глаза и наконец сказал:
— Ах, это долгая история… Были затруднения делового характера… Это ни в коем случае не должно тебя касаться… — Он рассмеялся и продолжил: — А это, в общем, совсем не плохо, что меня объявили мертвым. По народному поверью тот, кого объявили мертвым, проживет сто лет…
Как я теперь представлю, что эти слова он произнес за несколько часов до смерти, у меня мурашки бегут по спине.
Итак, по поводу перемены фамилии он говорить со мной не захотел. Я его не стала принуждать. Пауза.
Я уже собралась возобновить разговор, но Кордес меня опередил:
— Ну, прекрати эту пытку, Бетина. Во всем этом есть нечто неприятное, не так ли?
Я сама ему это хотела сказать и не собиралась его щадить.
Я вынула из сумочки письмо Кордеса к Корнелии и выложила его на стол.
— Вот твое письмо, — сказала я.
Больше мне нечего было сказать.
Он взглянул на письмо, схватился за него, побледнел и поперхнулся:
— Ах, это… Корнелия — твоя… наша… Да, так. Что я тогда мог понять?.. Боже мой… Она ведь… Ее фамилия…
— Ее фамилия — Этьен, — сказала я. — Так же, как и у моего второго мужа, и у меня… Я тебя не упрекаю, Курт. Вообще-то людям твоего возраста на следует влюбляться в таких юных девушек. Но это уже из другой оперы. Чистая случайность, что письмо попало в мои руки, Курт. Я сразу узнала твой почерк, как только увидела адрес, вскрыла конверт и — пардон! — прочла письмо.
И вот теперь я здесь, чтобы тебе его вернуть. Возьми его, если хочешь, разорви и выброси. Короче, делай с ним все, что тебе заблагорассудится. Только оставь мою… оставь Корнелию в покое, слышишь? Это все.
— Да… — прошептал он и закурил сигарету. Руки, подносившие к ней зажигалку, дрожали.
Он посмотрел в окно на реку в сгущающихся сумерках и тихо сказал:
— Я должен был уловить сходство. Она так похожа на тебя, Бетина! Такая же походка, такой же грудной голос, такая же хрупкость, как у тебя. Она могла вскружить мне голову, я потерял бы самообладание и…
— Прекрасно, — сказала я, вовремя его остановив, потому что его взгляд был устремлен на меня, а глаза подернулись влагой. Меня это оставляло холодной, но приводило в замешательство и внушало беспокойство.
— Однако потеря самообладания отцом влечет за собой пять лет тюрьмы, не говоря уже о трагической судьбе девушки…
Он взглянул на меня как-то по-особому:
— Ты изучала юриспруденцию?
— Нет, мой муж был адво… — Я замолчала, но было уже поздно.
— Был? — Кордес отреагировал мгновенно: прищуренные глаза, напряженное внимание во взгляде.
— Да. Он умер, — сказала я. Запираться было бесполезно.
— Значит, ты опять вдова! И… — Он помедлил. — Да, но тогда… Мы, без сомнения, снова на законных основаниях муж и жена, Бетина. Что ты думаешь? Извещение о смерти было ложным, значит наши супружеские отношения никто не отменял, не так ли? — Он положил свою ладонь на мою.
Я отдернула руку. У меня не было слов.
— Я надеюсь, ты шутишь, — выговорила я с трудом.
Улыбка больше не освещала его лицо.
— О соответствующих статьях закона я информирована, — продолжила я, прежде чем он успел что-либо возразить. — Необходимо понять, что мы разведены.
— Но ты ничего не сможешь сделать: твое второе замужество было незаконным, и родственники твоего мужа вправе оспорить завещание!
— Пусть тебя это не беспокоит. — Я улыбнулась. — Во-первых, у Альберта нет родственников, во-вторых, оставил он мне не так уж много, и, в-третьих, я научилась стоять на собственных ногах.
Я глубоко вздохнула.
— Собственно, если я тебя когда-либо и любила — о чем сейчас сожалею, — продолжала я, не повышая голоса, — то после твоего флирта с Корнелией это уже невозможно.
— Но я же не знал… — протестовал он.
— Предположим. Но, узнай Корнелия, что мужчина, в которого она, вероятно, влюбилась, не больше и не меньше, как возлюбленный супруг ее матери и ее собственный отец; узнай она это — какой шок получит бедная девочка! После этого она уже совсем по-другому будет относиться к мужчинам, видя в каждом из тех, кто ее старше, потенциального папочку. Да и незачем ей менять отца, так много для нее сделавшего за другого, не сделавшего ничего. У нас все равно ничего не выйдет, даже если у меня и сохранилось какое-либо чувство к тебе… Извини, я не хотела сделать тебе больно.
Лицо Кордеса во время моей речи менялось буквально на глазах. Оно выглядело теперь старым и усталым. Горькая складка залегла возле рта.
Я не на шутку испугалась. Такой резкой перемены я не ожидала и, конечно, не хотела.
Он глядел куда-то мимо меня, в пространство, нахмурив лоб, потом быстро поднялся из-за стола, вынул из кармана пачку банкнот и спросил подбежавшего хозяина, сколько он должен.
— Вместе? — спросил хозяин.
— Нет, я плачу сама! — крикнула я.
Кордес бросил на меня осуждающий взгляд, полный злости, но ничего не сказал.
Он расплатился, взял с вешалки свое пальто и пробормотал:
— В таком случае мне пора идти… Будь здорова!
Он резко повернулся, пошел к двери и с силой ее за собой захлопнул.
Он был уже на улице, прежде чем я успела его окликнуть, чтобы попрощаться.
— Рассердился, да? Немного не поладили, — хозяин доверительно мне подмигнул. — Тем приятнее будет примирение.
Я не отреагировала на его слова и промолчала.
— Ну, да — я думаю, очень скоро… — бормотал он.
— Еще бренди, — заказала я.
— Да-да… совсем неплохо, — сказал хозяин и исчез.
На столе лежало письмо к Корнелии. Я его убрала.
* * *У меня пересохло в горле; возникло ощущение, будто я никогда в жизни так долго ни с кем не говорила.
— Гм-гм… — пробурчал Деган, — и это — все?
По мере того как я приближалась к концу моего рассказа, он слушал все более внимательно. Только раз он поднялся с места, чтобы достать из кармана пальто новую пачку сигарет, и предложил мне закурить. Мне не хотелось. Но теперь я хотела курить больше, чем когда-либо. Еще лучше было бы чего-нибудь выпить.
— Меня сейчас, в полном смысле слова, мучает жажда, — сказала я откровенно, — нельзя ли в этой… гостинице найти что-нибудь подходящее для данного случая? И потом — сколько сейчас времени? Страшно неудобно без часов… Почему, собственно, их у меня отобрали?