Все сегодня многократно повторяется. Под охраной иду по коридору, под охраной сажусь в авто, под охраной еду. На какую-то секунду закрадывается мысль, что я теперь вечно буду под охраной.
Опять улица, машины, люди. Будни. Будни, которые меня не касаются. Будни, из которых я исключена, хотя нахожусь внутри людского потока. Как будто все это я вижу в зале на киноэкране.
Напряженно всматриваюсь в проходящие мимо машины, заглядываю за стекла — вдруг увижу где-нибудь дочь?
Ну, и что тогда?
Конечно, я ее не обнаруживаю.
Примерно через четверть часа тормозим возле больших ворот, ведущих внутрь комплекса зданий. Водитель сигналит. Ворота открываются. Мы въезжаем во двор, узкий и длинный. Справа — фасад здания, слева — стена высотой в пять-шесть метров. Весна где-то за стеной. Сюда не проникают золотисто-яркие лучи солнца. Полутьма. Вечная осень.
Окна по фасаду справа забраны решетками.
Мы останавливаемся перед открытой дверью. В замочной скважине торчит ключ: дверь запирается изнутри.
Два человека в мундирах — черных или темно-синих? Неоновый свет. Бледные от него лица. Никакого любопытства. Только протокольное выражение. Старательные. Вышколенные. Короткие, обращенные к вновь прибывшим слова приветствия. Говорят вполголоса.
Теперь меня охраняют уже четверо. Один в цивильном и один в мундире — впереди, такая же пара — сзади.
Дверь с шумом отворяется.
Четырехугольная площадка. Ни на полу, ни по стенам — ничего, никакой мебели, ни одного предмета. Серый каменный пол. Звяканье ключей у двери напротив…
Следственная тюрьма — СТ.
«Только бы не затянуло в зубчатку», — говорил Альберт.
На секунду я представила, как уголок моего пальто попадает в какую-то машину между двумя огромными зубчатыми колесами, которые медленно, не переставая, вращаются и втягивают меня неумолимо туда, в глубину.
Тюрьма. Длинный, низкий проход палево. Множество дверей. Небольших, железных дверей, с номерами и надписями, с глазками и какими-то условными знаками около них. Камеры. Сзади них решетки, образующие коридор. Решетки — словно за ними содержат хищных зверей.
Прямо передо мной стол, заваленный бумагами. За ним сидит человек в темно-синем мундире с серебряным шитьем.
Форменная фуражка над широким красным лицом. У стола белая и гладкая, похожая на садовую, скамейка. Здесь внутри очень светло и жарко. Светло от многочисленных неоновых ламп, и пахнет… Да, чем же это пахнет?.. Дезинфекцией. Дезинфекцией и эрзац-кофе.
Эрзац-кофе и железом. Сильно пахнет железом.
Вторая дверь, сзади нас, снова заперта. Это, по-моему, уже излишне, потому что двое полицейских по-прежнему меня «опекают».
Один кладет мои вещи на стол, чемодан ставит справа от него. Другой — с красной шеей — кладет на стол папку с бумагами. Принимающий выписывает квитанцию, стараясь изо всех сил показать, что здесь во всем поддерживается образцовый порядок.
Полицейские отдают честь, что выглядит несколько комично, потому что оба в штатском, и вместо фуражек у них на головах шляпы.
Тот, с красной шеей, после церемонии передачи, выходит, запирая за собой дверь, и я его понимаю.
Я остаюсь под наблюдением второго; обмахиваясь шляпой, он одаривает меня подобием улыбки. Улыбка у него не очень получается. Думаю, моя ответная — тоже.
— Садитесь, пожалуйста!
Человек за столом указывает на белую скамейку.
Звонит телефон.
— Вас слушают. Гауптвахтмейстер Пагель на проводе.
Прислушивается. Глядит на меня.
— Да… Момент!
Затем обращается ко мне:
— Адвокат наверху. Хотите с ним переговорить?
— Да. Конечно!.. Доктор Деган! Слава богу!
— Все в порядке, — говорит в трубку сидящий за столом надзиратель. — Доставить наверх?.. Слушаюсь!
Он кладет трубку и делает знак своему коллеге:
— Зайдите в центральную за адвокатом доктором Деганом! У него есть разрешение на встречу и беседу с подследственной Этьен.
— Слушаюсь, — отвечает тот и идет по коридору назад. Гауптвахтмейстер Пагель продолжает писать.
Я сижу и жду. Стало совсем тихо. Сколько же сейчас времени?
Два человека в поношенном гражданском и третий в тиковом халате в сопровождении полицейского подносят к решетке большой закрытый термос. Там стоит стол, на котором высится колонна из алюминиевых мисок.
Они открыли термос. Оттуда повалил пар. Человек в тиковом халате с помощью полицейского разлил содержимое большого термоса по мискам. Надзиратели открыли камеры. Двоим в хороших костюмах налили по полной миске, — должно быть, тюремная аристократия. Камеры снова закрыли. Я так и не успела рассмотреть, кто в них сидит. Лучше ни о ком и ни о чем не спрашивать! Из термоса доносится до меня довольно приятный запах. Чувствуется морковь, пахнет бараниной.
— Хотите есть? — спросил гауптвахтмейстер Пагель.
Я отрицательно покачала головой.
— Я вам советую. Ничего не будет до вечера.
Он говорил правду.
— Нет. Спасибо. Мне не до еды.
Он пожал плечами, продолжая писать. И чего он все время пишет?
Полицейский, которого Пагель послал в центральную часть здания, вернулся. Позади него шел высокий сухощавый мужчина в светло-сером пыльнике, с дипломатом и шляпой в руке. Его седые волосы на затылке упрямо не поддавались расческе. Он понравился мне с первого взгляда, особенно когда улыбнулся. Светлые подстриженные по-английски усики подчеркивали белизну зубов.
Я испытала чувство, подобное тому, которое испытывает мореплаватель, долго плывущий по воле волн и увидевший наконец прибрежный маяк.
— Деган, — представился «маяк» и протянул мне руку. Узкую, теплую, сильную руку.
Я заметила, что плачу, но ничего не могла с собой поделать. Слезы текли обильной струей, я всхлипывала и в какое-то, по-видимому, мало подходящее мгновение пробормотала: «Этьен».
— Ну, что вы, уважаемая! Кто будет тогда…
У него был приятный голос. Он говорил, как отец у постели своего больного ребенка.
Голос… Рука… Все оказалось много лучше…
— Где мы сможем поговорить?.. — спросил он гауптвахтмейстера деловым тоном.
— Седьмая, — сказал гауптвахтмейстер и спросил:
— У вас есть полномочия?
— Ах, извините. Я совсем было забыл.
Деган вытащил из дипломата бланки и передал мне:
— Здесь записано, что вы, почтенная фрау, полностью мне доверяете и предоставляете право в официальном порядке вести ваше дело. Ставьте здесь, — он указал, — свою подпись, и все: я буду целиком и полностью в вашем распоряжении.
Я быстро встала с места, подошла к столу, взяла отливавшую серебром авторучку, которую он мне подал, и поспешно подписала документ. Это даже доставило мне некоторое удовольствие, может быть, потому что я ничего подобного ни разу в жизни не подписывала.
— Благодарю, — сказал он, взял у меня ручку и передал доверенность гауптвахтмейстеру.
— Седьмая, — повторил гауптвахтмейстер. — Я не буду вам мешать, герр доктор… Я знаю вас…
— Премного вам благодарен, дорогой герр гауптвахтмейстер.
Деган улыбнулся. У него была необычайно заразительная улыбка. Все надзиратели, стоящие вокруг, тоже улыбнулись. Но он этого словно бы не заметил.
Деган мне кивнул. Один надзиратель пошел впереди меня. Мы должны были пройти некоторое расстояние по коридору вдоль решетки. Слева я увидела небольшое помещение, над дверью которого висела табличка «Переговорная». Здесь было открыто, хотя в тюрьме даже пустые помещения запирались на ключ.
— Прошу вас, почтенная фрау, — обратился ко мне доктор Деган. И к надзирателю: — Может быть, вы принесете пепельницу, герр вахтмейстер…
— Слушаюсь. Сейчас.
Надзиратель отдал распоряжение одному из тех, кто разносил пищу, и у нас появилась пепельница.
— Большое спасибо, — сказал Деган.