Через полмесяца со дня выхода из порта Калао «Аврора» пересекла экватор. В этот раз «земной кушак» запомнился морякам удивительно теплым ливнем. Вода сплошным потоком лилась на фрегат, а от палубы, разогретой жарким солнцем, шел пар. Босые матросы, раздевшись по пояс, с удовольствием подставляли свои мощные торсы под теплую воду: баня да и только!
Выйдя в северный тропический пояс, корабль начал заметно сбавлять ход. Понятное дело — тропики. Они известны морякам всего мира своими теплыми западными ветрами-зефирами, знойным солнцем, голубым бездонным небом, лазурью морской глади и могильной тишиной. Муссон, передвигающий фрегат со скоростью не более пяти-шести миль в час, ощутимо слабел, а вскоре пропал совсем. Наступило затишье. Сморщились, вяло повисли паруса, не шелохнется за бортом вода. Штиль…
Матросам, уставшим от адской работы и постоянной качки, от авралов и недосыпания, затишье сулило долгожданную передышку. Расслабив натруженные мускулы, они блаженно отдыхали на теплой палубе. Не так уж часто в океане бывают штили, а, стало быть, редко на долю моряка выпадают ненапряженные трудовые дни. Куда матросу спешить? Он спит — служба идет. Пусть же подольше продержится затишье. Но так относилась к штилю только зеленая молодежь. По-другому на вынужденную
остановку смотрели бывалые моряки, офицеры. Долгий штиль — это смертельная опасность: корабль стоит, а провиант и пресная вода идут на убыль. Сколько суток судно пробудет без движения, на такое время может не хватить жизненно необходимых запасов в пути…
Изыльметьев провел короткий военный совет. Офицеры вернулись от командира фрегата с озабоченными лицами. Им велено занять экипаж учениями, примерными стрельбами, такелажными работами, капитальной уборкой корабля. Вскоре всем стало известно, что и в штиль никоМу покоя не будет — так пожелал сам господин Изыльметьев. И пошел по фрегату ропот: «Занять, чем угодно, но занять, только бы люди не отдыхали… Да где ж командир душу потерял?!»
Неторопливо шагает по кораблю старший боцман Матвей Сидорович Заборов. Он по-хозяйски осматривает палубу, глядит по сторонам, заглядывает в отсеки и соображает, чем занять матросов после словесности. Из нижнего трюма глухо, с перерывами раздаются звуки музыки. Заборов догадывается, что музыканты увильнули от словесности и теперь старательно показывают свое усердие на инструментах. «Лодыри!» — недовольно отзывается о них Матвей Сидорович. Ему-то известно, что дудари под видом занятости не однажды отлынивали от хозяйственных работ. Поспорил как-то старший боцман с капельмейстером, а тот в ответ: «Ты что, Матвей Сидорович, хочешь, чтобы мы разучились играть гимн «Боже, царя храни»? Его надобно подтверждать постоянно…» Вот и поспорь с таким человеком! Не успеешь опомниться, как подведет под монастырь.
Иногда Матвей Сидорович останавливался у какой-нибудь двери и прислушивался к голосам.
— Поясните, гардемарин Токарев, как вам помогут знания обсервации, если корабль попадет на длительное время в полосу сплошных туманов? — доносится до Заборова мягкий баритон лейтенанта Максутова. Это князь проводит занятия по навигации. Тут Матвею Сидоровичу стоять не интересно. Он не хочет даже себе признаться, что за грамотными безусыми гардемаринами в морской науке ему не угнаться. Они, начитавшись мудреных книжек, наговорят по навигации таких хитрых словечек, которые не сразу выговоришь. Конечно, им, будущим офицерам, морская наука в новинку. Вот и пусть щеголяют друг перед другом своими «обсервациями», а старшему боцма-
ну ломать язык и забивать голову учеными мудростями ни к чему — у него своих забот невпроворот.
«Скука одна!» — отзывается он о занятиях по навигации и бесшумно удаляется от двери.
— Из чего изготовлен ствол штуцера? — слышит Заборов вопрос прапорщика Николая Можайского.
— Из стали.
— Правильно. А затвор?
— Тоже из стали.
— Верно.
Матвей Сидорович болезненно поморщился. «Неверно! — мысленно возразил он. — В воинском уставе черным по белому написано: «Из того же металла».
Старший боцман готов был открыть дверь и поправить ошибку, но сделать этого не решился — нельзя господина офицера ставить перед матросами в неловкое положение.
Тяжело переваливаясь с боку на бок, Матвей Сидорович идет дальше.
— Первый Морской устав был издан в России в 1720 году. Однако история русского регулярного военного флота ведется с 1696 года, когда по указу Петра Великого в России началось строительство Азовского флота…
Заборов узнает голос мичмана Николая Фесуна и усмехается в усы. «Самому девятнадцать лет — мальчишка, а уже других учит», — незло думает о нем Матвей Сидорович и направляется к носу корабля.
— Сколько парусов используется на фрегате?
— Много…
— Сколько? Хотя бы примерно.
— Много…
«Вот тут интересно», — Заборов различает по голосам лейтенанта Пилкина и матроса Игната Матренина. Он чувствует, что рулевой придуривается, проверяя терпение офицера.
— Правильно, много, — не выдерживает тупого упорства матроса лейтенант и подсказывает — До тридцати. А что с парусами будет делать экипаж, если на фрегат неожиданно обрушится сильный ветер?
Матренин долго не задумывается:
— Будем делать все, что прикажут господа боцманы и унтер-офицеры.
— Ответ в общем-то правильный, — после небольшой паузы говорит Пилкин. — Матросы всегда действуют по
приказу старших. А как думаешь, какую они дадут команду?
В ответ — продолжительное молчание.
— Мы с вами не однажды бывали в штормах, — терпеливо добивается ответа офицер. — Какие, Матренин, тебе больше всего запомнились команды?
— Быстрей, каналья! Шевелись, скотина!..
Остальные слова потонули в шумном смехе.
Матвей Сидорович сокрушенно покачал головой и
отошел в сторону. «Хитришь, Матренин, — утвердился он в своем мнении о матросе. — Простаком, ядреный корень, прикинулся, знаешь, что с дураков спрос малый. Развеселить пожелал товарищей, а заодно, якобы ненароком, и пожаловаться офицеру, что матросов на фрегате за людей не считают… Ты на кого, Игнат, обижаешься? «Каналья», «скотина», «дурак», «быдло», «жернов» — так ведь и меня называли, когда был матросом. Не я же придумал эти слова. Они бытуют на флоте, почитай, со времен Петра Великого. Не знаешь что делать при шторме? Не притворяйся, Матренин, знаешь. Ты же опытный рулевой. Я хотел, чтобы тебя унтер-офицером сделали. Теперь подождешь…»
«Аврора», в понимании Заборова, лучший российский корабль. Он стойко выносил сильные штормы. Его экипаж при авралах показал себя мужественным, ловким, смелым. Матвей Сидорович прикрыл глаза, вспоминая, как было страшно, когда фрегат огибал мыс Горн. Бьют колокола громкого боя, пронзительно свистят боцманские дудки. Поднятый на ноги экипаж лихорадочно снимает паруса. Не успей это сделать, и свирепый ветер сорвет парусину или — были случаи — опрокинет парусник. «Эх, Матре-нин-Матренин! Сам ведь чертом крутился, спасая фрегат, а на занятиях незнающим прикидываешься…»
Матвей Сидорович вдосталь отведал горькую матросскую жизнь, хорошо узнал вкус морской соли. Его служба на море исчислялась двумя десятками изнурительно тяжелых лет. Добросовестно прошел все предыдущие ступени: был матросом, унтер-офицером, боцманматом {Боцманмат — старший строевой унтер-офицер в царском флоте}, боцманом. Трудом, горбом продвигался он по службе.