Просто и ясно доводит священник божьи мысли до матросских умов: у кого адская жизнь на земле, тому отведено на том свете место в раю, а тем, что временно по-райски на ней живут, не миновать вечного ада.
Усердно молится матрос, встает на колени, бьет челом о пол и мысленно представляет себя в неописуемой красоте райского сада. Он — «скотина», «дурак», «каналья», «жернов», «быдло» — все готов выдержать, чтобы потом хотя бы одним глазом взглянуть из рая на своих мучителей, которые будут истошно орать и корчиться от ужасной боли в котле с кипящей смолой…
Закончится богослужение, разойдутся матросы по фрегату, и кто-нибудь поставит под сомнение сладкие обещания божьего служителя:
— Сам-то отец Иона не шибко боится ада. Большой
чревоугодник. Жрет всегда вдоволь и пьет изрядно. Заботами земными себя не обременяет…
Цыкнут на такого матроса моряки:
— Побойся, Игнат, Бога! Кого осуждаешь? Служителя божьего! Грех такое, Матренин, даже в мыслях держать.
А Игнат, терзаясь сомнениями, знай гнет свое:
— Откуда священнику известно что там будет? Никто ведь с того света не возвращался…
Матросы — народ суеверный. Морякам «Авроры», наверное, никогда не забыть казуса, который произошел на фрегате вскоре после того, как он, оставив перуанский берег, приблизился к экватору.
После мучительной болезни живота (трое суток человек со стоном катался по палубе, хватаясь за правый бок) умер марсовый Иван Огурцов. На смертном одре покойник пролежал с утра до обеда следующего дня. По христианскому обычаю нельзя хоронить человека, не отпев его по-церковному. Когда отец Иона появился в церквушке с кадилом в руке, в маленьком душном помещении остро запахло дымом и ладаном. Потный и красный иеромонах встал около смертного одра. Певчие матросы с готовностью полуоткрыли рты, чтобы затянуть над покойным псалом. Сейчас священник взмахнет кадилом и загудит густым басом: «Мир праху раба божьего Ивана…»
Но все произошло иначе. В напряженной тишине над одром раздался выстрел, покойник дернулся и, чуть приподнявшись, снова застыл. Никто не шелохнулся… Из-под ног полного певчего бесшумно побежал по полу подленько желтый ручеек. Минутное оцепенение, и поднялась суматоха. Матросы, валя друг друга, дружно ринулись к выходу. Отец Иона, не бросая кадило, выехал из церквушки на ком-то верхом…
Неловко потом чувствовали себя моряки друг перед другом — испугались покойника! Один иеромонах остался верен себе: он утверждал, что цеплялся за матросов, чтобы удержать их от постыдного страха. А ведь ничего не случилось сверхестественного, не было никакого чуда. Покойник Иван Огурцов из пистолета не стрелял и сам не делал попыток подняться. Так что же все-таки произошло? Доктор Вильчковский причину панического бегства из церквушки назвал плодом дремучего невежества людей. Он внес в это дело полную ясность: от жары у покойника вздулся, а потом лопнул мочевой пузырь…
Святому писанию Игнат Матренин тоже не очень верил: и его, мол, сочиняли смертные. Таких моряков, сомневающихся в правоте святого писания, на фрегате единицы, раз-два и обчелся. С ними, богохульниками, не спорят, на них цыкают, их сторонятся, а кто-то о вредных мыслях сослуживцев тайно доносит начальству. А оно, строгое и справедливое, не ослушается святого отца, не оставит важный донос без внимания. Глядишь, и позаботились о грешной душе матроса — назначили для «исправления образа мыслей» на самые трудные работы. А если человек и после этого не поймет своих заблуждений, при удобном случае спишут с корабля и отправят в арестантскую роту…
Силен духом, влиятелен на фрегате священнослужитель Иона. Даже сам Изыльметьев без согласия иеромонаха не решится ни в какой день перенести или отменить часы, отведенные под богослужение. Оно из всех з^анятий на корабле по словесности считается самым важным. Никакие науки не влияют так на душу матроса, как святое писание, умело подаваемое опытным богослужителем.
Отец Иона желает матросам только добра. Иеромонах знает, что в человеческих душах никогда не исчезнет желание к исповеди. Кто еще, как не он, утешает земных грешных, вселяет в них веру в прекрасное будущее на том ~вете? А без цели и надежды человеку на земле жить тяжко. Вот и теперь, когда на фрегате валом валятся люди от болезней, иеромонах сам взялся исцелять их от недугов.
— Не слова, а медикаменты сейчас нужны людям, — запальчиво сказал духовному отцу доктор Вильчковский. — Не помешало бы питание больным улучшить.
Иеромонах возразил:
— Тебе, сын мой, люди доверяют свое немощное тело, а мне — душу. Разница в оном есть превеликая…
С иконой Николая Угодника — извечного покровителя русских моряков — священник обходит больных. Нет, икону в руках держит не он — она, массивная, обрамленная благородным металлом, для длительной переноски тяжеловата, — ее носит причетник. Отец Иона говорит больным утешительные слова, после которых они целуют всеисцеляющую и^ону. Она освобождает людей от любых недугов: от скорбута и тифа, от лихорадки и кровавого поноса, от головной и зубной боли. Не сразу, разумеется, человек вылечивается. Как скоро наступит выздоровление, зависит от самого больного. Если он искренне верит
в чудодейственную силу святой иконы, целует ее с пристрастием, возлагая надежды на Бога, Николай Угодник поможет ему скорее подняться на ноги. А коль занемогший, прикасаясь губами к святому образу, усомнится в своем исцелении, пусть пеняет на себя — такому человеку ни отец Иона, ни сам Бог-исцелитель не помощники;
Вот угомонился, перестал метаться в жару обросший густой рыжей щетиной моряк, уставился молча на священника. Иеромонах признал в нем старшего баталера. Непьющий раздатчик водки отличался на богослужении особым усердием. Отцу Ионе нравились такие люди. Они искренне и верно внимают Богу, не пропускают служения и с благоговейным вниманием слушают священные слова. Иеромонах подошел к притихшему моряку, начал читать молитву:
— Во имя отца и сына и святого духа…
— Moritur!1 — донесся до священника чей-то слабый голос.
Отец Иона наклонился к лицу старшего баталера и увидел неподвижные широко открытые глаза. Они застывали с последним изображением при жизни. Священник узрел в них самого себя. Пятясь к выходу, иеромонах за: бормотал:
— Святы божий, святы крепкий, святы бессмертный, помилуй нас…
Тихий океан в северном полушарии, по мнению моряков мира, самый буйный. Тайфуны, один коварнее другого, налетают на корабли и остервенело треплют их с такой силой, что не подай вовремя команду «Аврал!», не успей снять паруса, и ураган сломает мачты, закрутит судно, втянет в морскую пучину. Опытный капитан не поставит в шторм парусник на якоря. Сделай он это, и ходуном ходившие клюзы перегрызут якорные цепи. Лучшее спасение от тайфуна — это укрытие в бухте. Надо успеть войти в нее вовремя, встать в укромное место, прижаться к прибрежному склону и переждать непогоду. Так и поступают все капитаны, когда есть куда судну укрыться. Но что делать экипажу, если тайфун застанет корабль в открытом океане, вдали от материка и островов? Тут, как говорят моряки, положись на волю божью, но сам не плошай…
Словно догадываясь о бедственном положении экипа-
1 Moritur — умирает (лат.).
жа «Авроры» и в силу своего коварного и жестокого характера, желая окончательно доконать русских моряков, Джорджия, прилетевшая из южных широт, с визгом и грохотом обрушилась на фрегат, стремительно неся тучи мокрого снега. Неукротимая, лохматая, дико ревущая стихия облепила корабль тяжелой ледяной жижей. Она двое суток вертела, мотала парусник в черном вареве штормового моря, качая больных моряков в подвешанных койках со злобой придурковатой няньки.
Перебесилась и на третьи сутки к вечеру стихла свирепая Джорджия, вяло поплелась на север, таща за собой рваные тучи, как космы огромной ведьмы. А с противоположной стороны, разминувшись в несколько десятков миль со злой южанкой, на «Аврору» остервенело набросилась не менее взбалмошная и разрушительная Генриетта. Разнузданная особа злорадно освистала посмевших не устрашиться ее моряков двенадцатибалльным ветром, вскосматила океан пятисаженными волнами, которые в длину достигали трехсот метров. Беспрерывной продольной и поперечной качкой Генриетта, казалось, хотела вывернуть у людей нутро наизнанку. Она взметала корабль на гребни ревущих волн и тут же опускала в черную кромешную пучину, холодя сердца смельчаков. У моряков кружилась голова, рябило в глазах, к горлу подступала тошнота. Иллюминаторы кланялись дверям, двери — иллюминаторам, то в одну, то в другую сторону кренились переборки с прикрепленными к ним и палубе вещами. Под гулкими методичными ударами свинцовых волн скрипел и стонал корабль. Видавшие виды моряки прощались с жизнью.