Муравьев кивнул и тут же счел уместным вставить:
— Войско сухопутное — одна рука, а сухоптное и морское — две.
Царь скосил глаза на собеседника: «Лесть или дерзость? Уж не перечит ли ему граф?»
— После Петра Первого наш флот несказанно увеличился, — медленно проговорил он, непроизвольно оправдываясь. — Мы еще мальчишкой досконально изучили первый Морской устав. Как там в предисловии говорится? — И монарх восстановил в памяти изречение своего великого пращура — «Была убо Россия в древние оные времена довольно мужественна и храбра, но не довольно вооружена… И как политическая пословица сказ уст о государях, флота морского не имущих, что токмо одну руку имеют, а имеющие флот, обе», — Сделав передышку, Николай уверенно заявил — У нас обе руки крепкие, Европе портить с нами отношения никак не выгодно. Мы, русские, отпор врагам всегда давали достойный. Нам, русским…
Слово «русские» Муравьеву резало слух. О самодержце всея Руси Великой он знал все. Монарх в разговоре с кем-либо из соотечественников навязчиво подчеркивал свою бесспорную принадлежность к русской нации Нарочито отказываясь от роскошного гурманства, изысканных иностранных блюд, он заявлял, что для него нет ничего вкуснее истинно российской еды — пшенной каши с молоком или маслом, супа из протертой картошки, любил простоквашу и хлебный квас. Но не случайно же Николай женился на прусской принцессе. Ночная кукушка влияла на политику и экономику России, на внешнее и внутреннее положение державы Не без советов и увещеваний императрицы на высшие государственные посты назначались иностранцы, главным образом немцы.
Муравьев, слушая «исконно русского» императора, мысленно перебирал фамилии тех, на кого опирался престол Николая Романова. Граф Карл Вильгельмович Нессельроде ведал государственной политикой. Граф Егор Францевич Канкрин — финансами. Царь, отклонив предложение графа Голицына ввести в стране адвокатуру, учредил в России жандармерию на немецкий манер и на пост шефа жандармов назначил своего фаворита деспотичного Бенкендорфа. Министром императорского дворца и уделов был заносчивый и честолюбивый граф Адлер-берг, главным управляющим путей сообщения — круп-
ный казнокрад граф Клейнмихель. Муравьеву было известно, что и бабушка царя, Екатерина II (до замужества немецкая принцесса София Фредерика Августа Ангальт Цербстская), благосклонно относилась к близким ей по крови и духу иностранцам.
Николай Николаевич был убежден, что русские люди не менее талантливы, чем немцы, французы или англичане. Но ведь не вина, а беда народа, когда население России сплошь и рядом неграмотно, когда сам царь и его свита всячески ущемляют и принижают своих соотечественников и обольщаются иностранцами. Немцы в России заняли руководящие посты. Светское общество, пренебрежительно относясь к родному языку, гоняясь за неустойчивой и капризной европейской модой, раболепствуя перед чужеземцами, чванливо отказываясь от устоявшихся русских обычаев, выглядело, по мнению Муравьева, смешно и жалко. Однако Николай Николаевич видел и понимал другую Россию, Россию умную, гордую, трудолюбивую, ценящую и поддерживающую национальное достоинство. По его глубокому убеждению, только великий талантливый народ смог выдвинуть из своей среды таких гениев как Ломоносов, Суворов, Пушкин…
«Так зачем же царь, — думал Муравьев, — притворяется русским, когда во всем предпочтенье отдает иностранцам, а порядки в России неуклюже пытается перестроить на чужеземный лад?» Однако монарх, в понятии графа, не видел или не хотел видеть быстрого производственного прогресса на Западе, торопливого перевооружения Европы, и перенимал только то, чего, может, не следовало перенимать русским — чопорные манеры поведения в свете, вычурную одежду, навязывал чужую речь, внешнюю напыщенность и парадность войск.
Лестно отзываясь о русском солдате, царь продолжал поддерживать введенную и так любимую его отцом муштру строем, четкие ружейные приемы с расточенными в кремневках отверстиями, расслабленными винтами — больше звяканья и бряцанья. Солдаты носили за спиной квадратные ранцы из телячьей кожи с перехватывающими лямками грудь. Полная выкладка рядового в походе весила свыше двух пудов. У европейского солдата — вдвое меньше. Рядовой российской армии в походах от тяжести харкал кровью, но зато, по мнению императора, закалялся, становился выносливым, а европеец разнеживался, хилел. Но самое главное — ни в одной стране мира у
строевого солдата не было такого превосходства, обязательного права, как в России: он — при усах! Этой высокой привилегии лишены все нестроевики — лекари, интенданты, музыканты, писарчуки и прочие.
Построив железную дорогу от Петербурга до Москвы, Николай потом внял внушениям министра финансов Канкрина: чугунка России ни к чему — все равно зимой рельсы заносит снегом. Паровозы, мол, пусть делает Европа, а у русских много лошадей и вполне можно обойтись окупающим себя дешевым извозным транспортом. Монарх и сам умел оправдывать консерватизм, промышленный застой страны. В-Англии и Франции накапливалось множество военных кораблей, Европа переходила на паровые двигатели. Однако, в понятии русского царя, иностранный морской флот не может серьезно угрожать России: ни парусным, ни паровым кораблям не взобраться на сушу. Европа хвалится дальнострельными быстрозаряжающи-мися штуцерами, но иностранные накрепко сцепленные винтовки при строевых смотрах уступают на плацах русскому оружию по звяканью, да и при стрельбе грохоту и шуму больше от гладкоствольных пистонных и кремневых ружей.
Прослыв жандармом Европы, Николай никогда не забывал о строгом выполнении порядков в своей стране. То, что соблюдалось на глазах в Санкт-Петербурге, он требовал, чтобы это было в Москве и других крупных городах, по всей Великой Руси, вплоть до ее дальних окраин.
Не случайно царь затянул разговор с Муравьевым. Граф ему нужен для особой цели. До ушей императора дошли слухи, что в Восточной Сибири нет настоящего хозяина, нет преданного душой и телом царю человека. Иркутский и якутский губернаторы обленились. Один пристрастился к охоте, увлекается рыбалкой, а другой любит читать книжки разные и никому не запрещает пользоваться непроверенной литературой. За порядками же в губерниях оба, как подобает, не следят, с неполадками смирились. Им мало дела до того, чем занимаются солдатские гарнизоны, что происходит в казацких пикетах, донельзя распустили бесконтрольностью купцов и чиновников, нет надзора за политическими ссыльными…
— Царские законы о париках и головных уборах в Иркутске и Якутске грубо нарушаются, — недовольство-вал Николай. — Известно, что из женского персонала шляпы могут носить только дворянки и чиновницы, а таи? без
зазрения совести в них красуются купчихи и мещанки. Больше того, — возмущался царь, — все это происходит безнаказанно. Я не слыхал, чтобы в Сибири, кроме солдат и казаков, кого-то подвергали экзекуции. А там, полагаю, немало злоумышленников. Их не утихомиришь, если не будешь сажать в околоток, пороть розгами. Терпеть не могу либералов! Беспечно ведут себя в Иркутске и Якутске наместники.
Муравьев не был противником экзекуций. Он согласен с. царем — злоумышленников нужно наказывать беспощадно. Но при чем тут женщины с их головными уборами?..
— Можно ли, граф, мириться с таким беззаконием?
— Беспечность и лень — пороки тяжкие.
Государь помолчал.
— Я допускаю, — уже спокойно продолжил он, — что в рапортах чиновников, побывавших в тех местах, есть и преувеличение. Возможно. Иркутского и якутского губернаторов до поры до времени оставим на своих местах. Но им нужен… — Царь сделал паузу и произнес с прононсом — stimul.
«Стрекало», — мысленно перевел латинское слово Муравьев, едва сдержав улыбку.
— А посему, — сказал император, — Мы решили послать в Восточную Сибирь такого военного генерал-губернатора, который сумел бы навести там должный порядок. Как смотришь, граф, на это?
— Видимо, обстоятельства так подсказывают, — дипломатично ответил Муравьев.
— Подсказывают.
«Что он хочет этим сказать?» — терялся в догадках Муравьев.
— В Восточную Сибирь пошлем тебя, — произнес царь, — Ты, граф, сугубо военный человек, зарекомендовал себя безупречной службой. Вот и отправляйся в Иркутск.