Сердито выпроводив из кабинета своего помощника, Завойко, усталый и раздраженный, оставил канцелярию. Ему необходимо было подышать свежим воздухом, успокоить нервы. На Большой улице встретил Губарева.
— Ну и денек сегодня выдался! — сокрушенно произнес губернатор, ища сочувствия у полицмейстера, а тот понял его в прямом смысле — ясный, теплый, солнечный.
— Скоро пойдут дожди, — отозвался Губарев и, словно между ними не было неприятного разговора, поторопился доложить, что им выяснено о грабеже церкви. — Иностранцы в нее лазили. Двое их было…
Василий Степанович попросил полицмейстера рассказать подробнее.
— Кирпичи под оконной решеткой разобрали, — сообщал Губарев. — Загнули решетку, медвежья, видать, у
них силенка, и пролезли внутрь. Сундук вскрыли ломом. Замок сорван, жесть — в клочья.
— Понятно, — прервал Завойко. — А откуда известно, что церковь ограбили иностранцы?
— Их Агафья Карандашиха, жена казачьего урядника Василия Карандашева, ночью из окна видела.
— Не ошиблась в темноте? Почему она решила, что это иностранцы были?
— Разговор слышала, не по-русски говорили…
— А на каком языке — английском, немецком?
Губарев улыбнулся.
— Агафья знает только два языка: русский и матерный.
Скупая усмешка скользнула и по лицу Завойко.
Полицмейстер сказал, что взлом церкви был обнаружен только перед обедней, когда дьякон пришел на службу. Когда дьякон с оханьем и аханьем забегал вокруг церкви, Агафья задним умом дошла, что люди, которых ночью видела, и могли быть ворами.
— Как они выглядели?
Губарев пожал плечами:
— Карандашиха говорит, что один нес мешок, а другой поддерживал его сзади. Вроде бы тот, что с грузом был, выше напарника. А разговор, она утверждает, — точно нерусский.
— Хорошо, — сказал Завойко, чтоб на этом закончить беседу. — Продолжайте, Михаил Дмитриевич, допытываться, дознаваться. Будьте осторожны, спугнуть бойтесь злодеев. — И напомнил — У нас стоят два иностранных судна — немецкое и американское. Доверительно поговорите с капитанами, попросите нам помочь. Они вряд ли будут выгораживать грабителей. И даже наоборот, — постараются от них отделаться…
Вечером 16 августа Губарев доложил губернатору о своих дознаниях. Подозрение пало на двух американцев, которые осенью прошлого года сбежали со своего китобоя и остались зимовать в Петропавловске. Вот уже без малого год, как они болтаются в порту, подыскивая себе работу полегче и повыгоднее. Вначале приобщились к охотникам-камчадалам, — сбежали от них после первого выхода на медведя; потом — к рыбакам, — не понравилось мокнуть в холодной воде. В последнее время один устроился половым в кабак, а второй попросился в пожарную команду. С прибытием брига «Ноубль» беглые
американцы обратились к капитану-соотечественнику с просьбой взять их на судно матросами. Тот согласился.
— Трое суток эти бродяги живут на бриге, — сообщил полицмейстер. — Капитан имеет сведения, что минувшей ночью новые матросы куда-то отлучались. Утром их еле добудились.
— Что собираетесь делать? — спросил Завойко.
Губарев сказал, что за предполагаемыми злодеями
установлена слежка. По утверждению капитана «Ноубля», украденных вещей на судне нет, а стало быть, и нет улик, чтобы обвинить американцев в грабеже.
— Они, полагаю, спрятали добычу где-то недалеко от порта, — высказал свои соображения Губарев. — Грабители непременно за ценностями придут, чтобы перед уходом «Ноубля» перенести их на судно. Вот мы их и накроем с поличным…
— Хорошо, — согласился Завойко. — Полицмейстеру лучше меня знать, как уличить и когда арестовывать злоумышленников. Важно их поймать и ворованное возвратить церкви.
Смотря вслед удалявшемуся Губареву, Василий Степанович с грустью подумал: «Ну какой из тебя, Михаил Дмитриевич, начальник городской полиции? Петропав-ловск-то и городом назвать неудобно. Не от хорошей жизни назначил я тебя, поручик грузовых экипажей, полицмейстером. Знаю, не с желанием согласился на новую должность. Но и меня пойми правильно: нельзя городу быть без полиции и полицмейстера. Любопытно, как ты покажешь себя в настоящем деле?»
Под настоящим делом губернатор подразумевал сражение, которое, как он думал, рано или поздно произойдет при защите Петропавловска от чужеземцев. В разработанном Василием Степановичем прожекте обороны порта Губареву отводилась роль командира стрелкового отряда волонтеров, которых еще неизвестно сколько соберется в трудный час.
«А что делать с Арбузовым? — мыслил Завойко. — Вот прислали помощника: «На тебе, Боже, что нам не гоже». Нытик да и только! Неужто трудно понять, что провиант ныне у нас на особом учете? Арбузову полезно будет поездить по Камчатке. Пусть прогуляется, посмотрит, как живет промысловый народ. Может потом по-другому себя поведет…»
Уже в сумерках Василий Степанович возвращался домой. Кончился нелегкий трудовой день. Над Петропавловском нависала ночь, темная, безветренная, тихая и теплая. В селении гасли огни. Люди, уставшие за день, экономя керосин и свечи, укладывались на покой. В порту одиноко и «упряжками» рыскали ездовые собаки. Необходимые жителям снежного полуострова зимой, они летом беспризорно сновали повсюду в поисках бросовой рыбы, не дожидаясь, когда их накормят хозяева.
ДЫМ НА ПОСТУ
Старший боцман Матвей Сидорович Заборов в мундире, с которого не отцеплял знак отличия за безупречную службу, как всегда, поднялся раньше всех. Он своей мор-жевой походкой обходил корабль и недовольно бурчал что-то под нос. Поднял кем-то оставленную на палубе швабру, бережно поставил в угол.
— Учу лоботрясов, учу и никакого толку, — пробормотал Заборов. — Бросают, ядреный корень, швыряют. Эх-эх-хе!
На «Авроре» привыкли к сварливому характеру стар-шего боцмана. Таким, беспокойным и придирчивым к мелочам, видимо, сделала его сама служба, складывающаяся в основном из массы небольших дел. Старшему боцману нужно (это стало его внутренней потребностью), чтобы на фрегате был полный хозяйственный порядок. А корабль — махина! Экипаж — три сотни человек! Вот и попробуй уследи за всем и всеми. На фрегате ревностно несут службу верные помощники — боцманы и боцманматы, — но Заборову кажется, что не будь его, и металл на «Авроре» проржавеет, и палуба покроется грязью и хламом.
Матвей Сидорович всегда в делах, всегда в заботе. Нечасто ему удавалось выкроить свободное время, редко старший боцман появлялся на берегу. Последний раз был в порту трое суток назад и, к собственному неудовольствию, неожиданно нажил там врага в лице фельдфебеля, начальника продовольственно-фуражного лабаза.
Заборов, как и многие грешные его сословия, свои поступки и характер считал вполне нормальными и все случившееся рассматривал с приемлемых для него позиций, непроизвольно оправдывая себя и обвиняя кого-то. Это исходило от него настолько искренне, естественно, что до-
казать обратное стоило труда, а чаще было невозможно. Матвей Сидорович считал себя человеком хорошим, так оценивал и других людей, чьи поступки ему нравились, а тех, кто противоречил, поступал не так, как хотелось бы старшему боцману, относил к плохим. Заборов находил много примеров и доводов, утверждавших его правоту.
Страший боцман «Авроры» и фельдфебель из интендантской службы порта сошлись случайно. Как рыбак рыбака видит издалека, так и хозяйственники без труда узнали друг друга. Они сразу нашли общий язык. Разговорились о провизии, у кого какой не хватает, а иной столько, что впору делись с другими. Примеряясь друг к другу, осторожно выяснили, чем можно выгодно обменяться. У фельдфебеля красную рыбу девать некуда — полсклада ею завалено, а у старшего боцмана в трюме мешками лежит лавровый лист — в теплых краях матросы собственными руками нащипали. Фельдфебель рискнул за предложенный мешок ароматной приправы пожертвовать пятью рогожными кулями с соленой рыбой. «Хороший человек этот фельдфебель! — подумал Заборов. — Такое добро не пожалел за какую-то жухлую траву». «Не раздумал бы, — боялся фельдфебель. — За бросовую рыбу — собак ведь ею кормим — пообещал целый мешок заморских ароматных листьев, которые по ведомостям на год дают жалкие фунты». На этом бы хозяйственникам пожать друг другу руки и разойтись. Однако словоохотливый фельдфебель не отпускал малоразговорчивого, но, чувствовалось, обязательного в обещаниях старшего боцмана. Он начал жаловаться на крыс, от которых в лабазе разбегаются сибирские коты.