Одновременно вспыхнули клубы дыма на всех фрегатах. В воздухе завизжали ядра, закряхтели бомбы. Они в нескольких местах подняли землю на Сигнальной сопке. Над губернатором с пронзительным воем пролетели кон-гревы ракеты1, оставив за собой дымные шлейфы сгоревшего пороха. Ближняя взорвалась, разметав кусты, саженях в двадцати от крепостного флага.
Батарея капитан-лейтенанта Гаврилова ответила залпом всех пяти орудий. Завойко заметил, что ядра попали в цель. Началась интенсивная перестрелка. И хотя выстрелы батареи Гаврилова были меткими — на «Президенте» и «Форте» рушились мелкие надстройки, летели щепки от бортов, — площадку артиллеристов на мысе завалило ядрами, камнями, землей. Вышло из строя одно орудие… второе… Кто-то замертво свалился у пушки, кто-то окровавленный вылезал из-под камней, кто-то обессилен-
1 Копгревы ракеты — пороховые ракеты. Их создатель английский конструктор У. Коигрев.
ный отползал в сторону. Ранен в ногу капитан-лейтенант Гаврилов. Но он, одной рукой держась за лафет бомбического орудия, другой резко взмахивает и командует:
— Пали! Заряжай! Пали!..
Вот командир батареи закачался. Взялся за голову. Посмотрел на окровавленные руки…
— Пали!
К Завойко подбежал забрызганный кровью унтер-офицер. Он правой рукой крепко перехватил запястье левой: на ней не было пальцев.
— Ваше превосходительство! — молящим голосом произнес унтер-офицер. — Прикажите господина Гаврилова сменить. Они исходят кровью, а не уходят…
— Поручик Губарев! Принять батарею! — распорядился губернатор. — Стоять до последнего!
— Слушаюсь!
С появлением на батарее Губарева артиллеристы взяли под руки ослабевшего капитан-лейтенанта и оттащили в безопасное место.
— Раненым — в укрытие! — прокричал поручик. — Не создавать толчею! Хладнокровнее, братцы! Заряжай! Пали!
Прислуга выведенных из строя двух орудий пыталась помогать другим артиллеристам, мешая друг другу. Губарев, чтобы избежать лишних потерь, приказал обоим расчетам также уйти в укрытие и выходить оттуда только на замену убитым и раненым.
Ядра и бомбы продолжали лететь на мыс, поражая людей, повреждая у пушек брюки, станки, заваливая платформы землей и галькой.
Завойко, видя, что дальнейшее сопротивление батареи пользы не принесет, а потери увеличатся, приказал заклепать орудия, оставшиеся картузы с порохом перенести на Кошечную косу, а командирам с прислугой присоединиться к стрелковым отрядам. Одновременно губернатор распорядился, чтобы крепостной флаг на вершине Сигнальной сопки спустили и водрузили над одиннадцатипушечной батареей лейтенанта Дмитрия Максутова.
Как и предполагал Василий Степанович, противник, разделавшись с батареей Сигнального мыса, перенес основной огонь фрегатов и парохода на Красный Яр, не оставляя в покое и Кошечную косу.
Открытая батарея мичмана Василия Попова оказы-
вала сопротивление. В ее сторону густо летели ядра и бомбы, но, по счастью, не причиняли большого вреда — многие из них просто не долетали.
Фрегаты, не решаясь приблизиться к берегу, не высовывались из-за горбатого полуострова — боялись попасть под огонь русских кораблей. Наиболее безопасным для противника было северное побережье Ракового перешейка. К нему и устремились два бота и тринадцать гребных судов. Сот шесть французов намеревались высадиться на берег южнее Красного Яра.
Оценив обстановку, Завойко (теперь он находился у Кошечной косы) приказал оставить на трех пока недействующих батареях по два человека у каждого орудия, остальным во главе командиров немедленно отправиться для отражения десанта.
Поняв намерение противника, Изыльметьев также поспешно направил с «Авроры» группу моряков во главе с мичманом Николаем Фесуном.
Французы уже бежали по берегу, когда батарея Василия Попова сделала по синим мундирам последний залп. Тридцать человек прислуги быстро заклепали запальные отверстия пушек и, отстреливаясь из ружей, стали отходить от кладбища к порту.
Ликующие французы дикарями запрыгали вокруг оставленных русскими трух орудий. Возвещяя о победе, они подняли над батареей свой флаг. Но вот неожиданно для них громыхнули орудия с севера. Залп… второй… третий… В стане победителей замешательство. По их скученному скоплению били русские корабли. И уж совершенно французы не ожидали подлости от англичан; крупная бомба, пущенная с парохода, разорвалась в центре занятой батареи. Случайно, конечно, так получилось, но от этого не стало легче тем, кто попал под ее осколки. А что это означает? Три десятка моряков, только что оставивших батарею, бегом возвращались к яру. Они держали ружья с примкнутыми штыками наперевес, готовые вступить в рукопашный бой. Что ими руководит? Кто их поддерживает? Сумасшедшие! Три десятка на шестьсот! Впрочем, тут что-то другое. Ах, вон в чем дело! За ними много русских. Из кустов показался отряд. Еще отряд. В зарослях мелькали красные и белые мундиры. Кто-то из французов крикнул:
— Засада!
Другой голос панически подхватил:
— Окружают! Их тысячи! Спасайтесь!
По яру разнеслось громкое и протяжное «Ура-а!» У страха глаза велики. Десантники взвалили на себя убитых, подхватили раненых и стадом ринулись к воде. Тут французы продемонстрировали несомненное превосходство перед русскими в беге. Шестьсот солдат морской пехоты, вперемешку с командирами, влетев в гребные суда и вовремя отвалив от берега, с удовольствием показали преследователям носы.
Первыми из полутора сотни стрелков подбежали к берегу фельдфебель Степан Спылихин и матрос с «Авроры» Игнат Матренин. Фельдфебель разочарованно плюнул.
— Прыткие, сволочи! — со злой усмешкой проговорил он. — На лошадях не догонишь.
— Говорят, им для таких случаяв духовые капли в пузырьках дают, — сказал Матренин.
— Зачем? '
— Капли французские, вроде нашего винного уксуса или скипидара, — пояснил матрос. — Они сразу две пользы имеют: капнет человек себе на нежное место, — и прыть рысачья появляется, а заодно и дурной запах капли отбивают.
— Ишь ты! — оскалился Спылихин. — А для спешной стирки панталонов они ничего не придумали?
— А чего тут придумывать? — нашелся Матренин. — Пополоскают друг друга в морской воде, и все дела…
Недалеко от моряков с визгом упала конгрева ракета.
— Ложись! — Спылихин дернул Матренина за рукав. Оба свалились рядом. Ракета несколько секунд вертелась, сползая по скату, угрожая шипела, сыпала из трубы огненные искры и с громом разорвалась. Свистящие осколки разнеслись веером.
— Жив? — фельдфебель коснулся матроса.
— Целехонек! — отозвался авроровец, поднимаясь и отряхиваясь. — Меня никакая напасть не берет.
— Завороженный?
— Угу, — притворно согласился Матренин. — На корабле отец Иона за меня больше всех молился. Мне ничего не страшно.
— А я, грешник, смерти побаиваюсь, — признался Спылихин. — Вон какого Змея-Горыныча люди придумали. Никакого спасения от такой бомбы нет. Лопнет близко, и в гроб человека не соберешь…
Командиры вывели стрелковые отряды из-под пушеч-
ного обстрела. Артиллеристы мичмана Василия Попова заняли прежнюю позицию, стрелки укрылись в зеленом массиве Красного Яра…
Насколько смутило (и смутило ли?) командование союзной эскадры позорное бегство десантников с берега и их проворная реамбаркация1 петропавловцы знали. Противник, видимо считая, что с батарей у кладбища покончено (заклепанные пушки не стреляли), открыл ожесточенный огонь по Кошечной косо, последнему оплоту у южной части порта.
Добротное одиннадцатипушечное сооружение, окутанное густым белесым дымом, сотрясалось от залпов своих орудий, вздрагивало от частых ударов крупных бомб и ядер. Артиллеристы, уже привыкшие к обстрелу, действовали у пушек сноровисто и четко. Они, в отличие от врага, редкой, но меткой стрельбой сдерживали его яростные порывы, не позволяли кораблям приблизиться к берегу. Гремели выстрелы, скрипели станины, орудийные цапфы вырывались из гнезд.
Лейтенант Дмитрий Максутов, проявляя удивительное хладнокровие, размеренно шагал по батарее и твердым голосом подавал команды, подбадривая артиллеристов: