— Орудие три! Пали! Молодцы, братцы! Экономим заряды! Орудие пять! Пали! Преисправно угощаем! Заряжай! Орудие семь! Пали!..
Непрерывное сражение длилось уже более семи часов, но противник, как ни старался, не мог разрушить батарею, заставить молчать ее орудия. Прочное сооружение спасали от ядер и «чиненок» высокий бруствер, тугие фашины, бревенчатые укрытия и наваленные на них мешки с землей.
Нельзя было отказать в меткости вражеским комендорам. Их ядра и бомбы нередко попадали в цель и принесли немало вреда. У одной пушки отколота верхняя часть ствола, у другой повреждена станина, перебиты брюки, у третьей перерублены оси, сбит прицельник… Но ведь сооружение на косе обстреливают столько часов! И, на удивленье всем, врагам и даже своим, батарея продолжает сражаться. Есть тут потери и в живой силе, однако, при таком бое и их не назовешь значительными: двое убитых, пятеро раненых.
1 Реамбаркация — посадка на суда возвращающихся с берега десантников.
Смерть и кровь на войне неизбежны. Это поняли и кантонисты. Пообвыкнув на батарее, мальчишки приносили пользу. Их не удержали в глухом закрытом отсеке. Они проворно подносили к орудиям картузы, поили артиллеристов водой, помогали пробанивать пушки, топить калильную печь. Правда, огненные ядра в ход не пошли. Солдат, неся в щипцах первый шар к орудию, уронил его дважды. Ядро задело унтер-офицера за сапог. Тот запрыгал на одной ноге, истошно крича:
— Скотина! Разуй зенки! Раскорячил грабли, баба! Зубы выбью! Сволочь!
Сапога у унтер-офицера не стало, человек получил тяжелый ожог и вышел из строя.
Попробовав загнать в орудие еще несколько каленых ядер, командиры от них отказались — мороки много и небезопасно.
Среди мальчишек не было трусов, а самый храбрый из храбрецов считался, конечно, Федька Матросов. Он, не боясь смерти, а скорее не веря, что она может замахнуться косой на него, малолетнего, дольше всех стоял у орудий. Федька даже выклянчил один раз у унтер-офицера запальник и сам, на глазах у восхищенных сверстников, пальнул из пушки!
Не однажды на батарее появлялся отец Георгий. Встав перед иконой Николая Угодника, он густым басом гудел:
— Спаси, го-осподи, лю-юди твоя-a и благослови достоя-ание твое-е…
Священник окроплял святой водой углы, орудия, крестил и благословлял воинов на ратные подвиги, затем быстро удалялся, спеша к другим защитникам порта.
Ну и совсем взбодрились артиллерсты, повеселели, когда на батарее появились с едой женщины — Харити-на Ванина и Агафья Карандашиха. Они подменили поваров, которые ушли в стрелки.
— Ешьте, милые! Ешьте, хорошие! — ворковали женщины, раскладывая по глиняным плошкам овсяную кашу с рыбьим жиром. — Каша жирная, пользительная. Кваском запивайте!
От ласковых и нежных слов добрели лица солдат, тепло становилось на душе, не такой страшной казалась опас-иось. Артиллеристы знали, что у Харитины двое малых детей, а Агафья кормящая мать…
Смело, мужественно сражались люди Кошачной батареи. Все догадывались, что с падением этого оплота
враг устремится в город, и тогда петропавловцам с их малочисленным гарнизоном не устоять перед ордой чужеземцев.
С «Авроры» по распоряжению Изыльметьева доставили на батарею порох: «Сражайтесь, братцы! Чем можем, поможем!»
Противник наседал. Фрегаты «Президент», «Форт», «Пайке», пароход «Вираго» пытались поочередно приблизиться к Кошечному мысу и, наконец, расстрелять батарею с близкого расстояния. Не получилось. Как только один из кораблей показывался из-за Сигнального мыса, сразу же попадал под прицельный огонь «Авроры» и «Двины». Вражеские фрегаты и пароход по нескольку раз испытывали судьбу, но, получив ощутимые удары, уходили назад.
А что если, не прекращая огня по неугомонной русской батарее, нащупать другое место и вторично высадить десант?
Противник вводит в бой стоящие до сих пор в резерве корвет «Эвридика» и бриг «Облигадо». Они расположились против межсопочного перешейка. Перед ними на открытой площадке установлено пять орудий. Корабли открыли по ним огонь. В это время батареей командовали лейтенант Евграф Анкудинов и корпуса морской артиллерии прапорщик Николай Можайский. Они подменили лейтенанта Александра Максутова, временно убывшего с группой авроровцев на помощь стрелковым отрядам. Но вражеский десант отбит, и князь с людьми вот-вот появится на сопке.
На Перешеечной батарее солдаты-рекруты заметно преобразились. Они видели и слышали как храбро сражались артиллеристы Сигнального мыса у Красного Яра, как стойко держались люди Кошечной батареи. У молодых солдат уже не было недавней робости, они готовились достойно встретить врага.
— Братцы! Выпал наш черед показать себя молодцами! — подбодрил их лейтенант Анкудинов. — Постоим, богатыри, земли русской, за матушку-Россию!
— Не горячитесь! Стрелять прицельно, хладнокровно, — дал последние наставления прапорщик Можайский.
С корвета и брига раздались залпы. Одни ядра не достали берега, другие улетели через перешеек в гавань, третьи шлепнулись в откосы сопок. Батарея ответила метким огнем. Получив пробоины от первых выстрелов,
корвет и бриг переместились в более безопасный район, ближе к Сигнальному мысу. Но по перешейку стрелять оттуда было неудобно, как и с перешейка по кораблям.
— Прекратить огонь! — скомандовал Анкудинов. — Он вначале не понял замысла противника. «Ищут пологий склон, — догадался лейтенант. — Корабли готовятся высадить десант». Он приказал развернуть орудия влево и нацелить их в то место, где неизбежно окажутся гребные суда. «А что враг намеревается делать дальше? — недоумевал Анкудинов, зная, как крут к обрывист берег Сигнальной сопки. — Единственное место, удобное для высадки десанта, — перешеек. Но ведь тут мы с пятью орудиями…»
Лейтенант рассуждал, а враг действовал. Двенадцать гребных судов приближались к сопке. «Ну что ж, — подумал Анкудинов. — Это их просчет». Он подал сигнал губернатору о приближении морского десанта. Прошла минута, и уже по бону через гавань спешили к Сигнальной сопке стрелки. Не терял время и Анкудинов:
— По десанту противника — пали!
Прицельный залп пяти орудий внес среди десантников замешательство. Над одним баркасом взметнулось перебитое весло, от другого отлетели щепки, третий пошел ко дну, оставив на воде истирично кричавших и отчаянно барахтавшихся людей.
— Молодцы! — прокричал Анкудинов. — Заряжай!
После второго залпа с перешейка десантники, видимо
поняв, что идут на верную смерть, повернули гребные суда в обратную сторону.
— Вот это правильно! — «одобрил» их действия прапорщик Можайский. — Чего зря рисковать!..
С отходом десантников канонада начала стихать. Последние залпы сделали «Президент» и «Форт». Перестрелка прекратилась. Этим и кончилось в половине седьмого вечера трудное и жесткое сражение. Корабли противника отошли на место прежней стоянки.
В девятичасовой непрерывной битве 20 августа защитники Петропавловска потеряли из нижних чинов шесть убитыми, двенадцать ранеными, положены в лазарет капитан-лейтенант Гаврилов, инженер-поручик Мровинский, и (к каким чинам их отнесешь!) осколками бомб покалечены два мальчика-кантониста…
Усталое, чермное солнце медленно опустилось за горизонт. Небо окрасилось багровым заревом.
ПОХОРОНЫ
21 августа Фебрие де Пуант распорядился временно, до взятия Петропавловска, похоронить Дэвида Прайса на берегу Тарьинской бухты. Пусть, мол, тело командующего пока покоится рядом с братской могилой десятков погибших моряков и морских пехотинцев. Французский адмирал сослался на жаркую погоду — труп в тепле долго не сохранить — и па недостаток помещений для раненых. На самом же деле такое решение ускорил абсурдный случай.
Это произошло во время минувшего сражения, так трагически закончившегося для союзной эскадры. Вестовой матрос, метавшийся по фрегату в поисках какого-то офицера, случайно оказался в каюте, где на смертном одре лежал Дэвид Прайс. Моряк издал дикий вопль и, выскочив за дверь, с проворностью обезьяны полез по вантам грот-мачты. Думая, что вестовой сошел с ума, моряки стащили его с реи и хотели упрятать в изолятор, но тот побожился, что рассудок не потерял. В то же время он уверял, что, когда забежал в помещение, где лежит Дэвид Прайс, собственными глазами видел, как покойник стряхнул с себя покрывало и повернул к нему голову…