Бедный мой мальчик. Для тебя вернулись денечки сорок четвертого – сорок пятого годов. Мой ты родной, все это ужасно, да, ужасно, и меня это сводит с ума. Ты, любимый, в опасности. Пишешь, что вернешься прокопченным, пахнущим порохом и постаревшим. Но я еще больше буду любить тебя такого, прокопченного.
Т р у м э н: Соединенные Штаты предпримут необходимые меры, включая все оружие, которое у нас есть.
К о р р е с п о н д е н т: Мистер президент, вы сказали, что «все оружие». Значит ли это, что применение атомной бомбы активно рассматривается?
Т р у м э н: Оно всегда активно рассматривалось.
Намереваясь поспать, Колесников направился к себе, но по дороге его остановил запыхавшийся посыльный из штаба.
– Товарищ капитан, весь личный состав, свободный от службы, должен присутствовать на лекции по международному положению.
Павел молча развернулся и пошел в направлении штаба. Для него эта лекция не была неожиданностью – пару дней назад их предупреждали, что приедет лектор из Москвы, целый доктор наук.
Зал для собраний был полон, стояли даже в проходах между рядами. Но о командире позаботился Лопатников, который приготовил ему местечко.
Слушали внимательно, не шелохнувшись. Лектор галопом по Европам прошелся по общим мировым проблемам, а потом акцентировал внимание слушателей на корейских событиях. Люди жили предчувствием скорой войны, поэтому внимали каждому слову лектора.
После лекции офицеры собрались в комнате Колесникова пить чай с сушками и шоколадом, входящим в паек.
– Водочки бы не мешало, – мечтательно проговорил Лопатников. – Командир, лечебную дозу нальешь?
– Лечебную налью.
Колесников вынул из шкафа бутылку водки и три стакана. Лечебная доза составляла сто граммов, она позволяла пройти на следующий день предполетный медосмотр. Проверено. С похмелья до полетов не допускали.
Выпили, закусили шоколадом. Мишин заварил чай. Начали обсуждать инцидент на Сухой Речке.
– Ну артисты! – воскликнул Лопатников. – Пролетели над озером Ханка, которое вовсе не лужа какая-нибудь, чтоб не заметить, приняли советский аэродром за северокорейский и по ошибке штурмовали его. Об этом Трумэн Сталину наплел. Про ошибку. Его можно понять – он на самолетах не летал.
– Во-во! – поддержал его Колесников. – В ясную погоду заблудились, ненароком пересекли границу, не рассмотрели опознавательные знаки на самолетах и атаковали.
– И безнаказанно смылись, – добавил Мишин. – А пилоты сидели, как мыши под веником.
– Им приказа не было, – пояснил Колесников.
– А ты, товарищ капитан, тоже бы ждал приказа?
– Я бы не ждал. – Взгляд Колесникова ожесточился. – Поднял бы эскадрилью и вдарил бы из всех стволов. Хрен бы они у меня ушли.
– А начальство?
– А с начальством бы потом разбирались. В начале войны так же было. А потом с начальством разбирались – головы летели, как горох из дырявого мешка.
– Товарищи офицеры, – подал голос Мишин, прожевав очередную плитку шоколада. – А вам не кажется, что мы стоим на пороге войны? Обнаглели америкашки. Пора бы им дать по зубам и по другим частям тела.
– Это не порог, это «красная черта», которую они переступили, – ответил Колесников и подумал при этом: «Все это близко и знакомо. История развивается по спирали…»
После завтрака Колесников поставил боевую задачу:
– Идем в район Синыйджу. Приказано изучить окрестную обстановку, но к линии фронта не приближаться и работать на больших высотах, используя оптику. Иду я и лейтенант Мишин в качестве ведомого. Прикрываем Иноземцева. Остальные занимаются с китайцами. В последнее время американцы бомбят Синыйджуйский, язык сломаешь, аэродром, поэтому возможны сюрпризы. В случае столкновения с противником Иноземцеву в бой не ввязываться, а уходить на базу на максимальной высоте. Ты хорошо понял меня, Коля? – Колесников строго посмотрел на Иноземцева, зная его авантюрный характер. – Сразу делай «отлив» при возникновении опасности. И да… стрелка себе сам определишь. Возьмешь кого-нибудь из китайцев.