ФИЛИПП (поглощая выпивку): Оставь Сестрицу в покое.
МАМА ЛАВДЖОЙ: Ты прекрасно знаешь, что я никогда не была деспотом.
ФИЛИПП: Прекрасно знаю!
МАМА ЛАВДЖОЙ: Я позволяла детям жить собственной жизнью. Сначала, правда, я хотела, чтобы ты стал президентом, но потом удовлетворилась тем, что ты -гений.
ФИЛИПП: Думаю, из меня вышел бы непрактичный президент.
МАМА ЛАВДЖОЙ: Что касается Сестрицы, то я хотела, чтобы она стала петь в опере. Я сказала: "Сестра, я буду счастлива, если ты споешь в Метрополитен-опера". Но разве она захотела петь в Метрополитен-опера?
ФИЛИПП: Оставь ее в покое, мама.
МАМА ЛАВДЖОЙ: Разочаровавшись с оперой, я сказала: "Ну, хорошо, мисс, резвитесь, порхайте". Но она и этого не захотела.
ФИЛИПП: Она не может, мама.
МАМА ЛАВДЖОЙ (Обращаясь к Джону): Почему она не захотела?
ДЖОН: Не знаю, миссис Лавджой.
МАМА ЛАВДЖОЙ: Вот так-то, сударь. Горе одно. (Уходит наверх).
ФИЛИПП: Такер, пока мы одни, хочу вам сказать, что рад, что вы поняли Молли. Она особенная, ей нужен особенный человек в особенное время.
ДЖОН: Зачем вы мне это говорите, Лавджой?
ФИЛИПП: Затем, что хочу, чтобы вы поняли Молли. Она поэт.
ДЖОН: Поэт?
ФИЛИПП: Вы, верно, заметили, что все вокруг нее полно поэзии? Чистота, гармония. Огонь - это и есть поэзия. Это и есть Молли.
Она чиста, как стакан воды, и гармонична, как церковный орган. Вечерняя звезда не так светла, как Молли. Вам нравится писать стихи, Такер?
ДЖОН: Я не писал стихов.
ФИЛИПП: Вы заметили, что в глупостях Молли есть своя логика? Та non
sequitur, через которую выражается сущность. Поэтическая амбивалентность.
ДЖОН: Что значит амбивалентность?
ФИЛИПП: Ну, когда жара и холод соединяются вместе. Сладкое и горькое.
ДЖОН: Вы и стихи пишете?
ФИЛИПП: Все пишут стихи, когда влюблены.
ДЖОН: Возможно, но я не писал. В детстве, правда, пробовал, но когда строчка заканчивалась словом "любовь", следующей рифмой всегда была "кровь". Банальность.
ФИЛИПП: А вот в Молли нет ничего банального, и это в ней самое главное. Только поэзия и понимание. Этой ночью, когда мы лежали с ней в постели...
ДЖОН: Молли спала с вами этой ночью?
ФИЛИПП: Да, Молли никогда меня не бросит.
ДЖОН: Почему вы так уверены?
ФИЛИПП: Потому, что я слаб; поэтому и уверен.
ДЖОН: Не встречал еще человека, если он только не ублюдок, который гордился бы своей слабостью.
ФИЛИПП: Я не горжусь ею. Просто пользуюсь.
ДЖОН (зовет): Молли.
Входит Молли.
ДЖОН: Это правда, Молли?
МОЛЛИ: Что правда?
ДЖОН: Филипп сказал, что этой ночью ты приходила к нему.
ФИЛИПП: Отвечай, Молли. Тебя спрашивают.
МОЛЛИ: Если бы я сделала что-то, чего стыдилась, ты бы простил меня? Например, напилась перед этим?
ФИЛИПП: Ты не пьешь.
МОЛЛИ: Или наглоталась наркотиков или еще чего-нибудь в этом роде? Ты бы смог простить?
ДЖОН: Нет
МОЛЛИ: А если бы я сказала тебе, что пока мы вместе, это больше никогда не повторится, - ты бы мне поверил?
ДЖОН: Нет. Зачем ты это сделала? Ты по-прежнему его любишь?
МОЛЛИ: Нет.
ДЖОН: Значит, просто жалость.
МОЛЛИ: "Просто" - неподходящее слово для жалости. То же самое, что сказать "просто еда", "просто Бог". И какими бы ни были мои чувства к Филиппу, ничтожными они не были. Но теперь все кончилось. Не веришь? Не можешь простить?
ДЖОН: С тобой, Молли, если уж выбирать, лучше быть нечестным и оставаться самим собой, чем безумно счастливым. Когда, наконец, у тебя будет достаточно сил, чтобы полюбить сильного?
МОЛЛИ: Когда я смотрю на тебя, я сильная.
ДЖОН: Когда я смотрю на тебя, я в этом не уверен.
(Выходит).
МОЛЛИ: Я хочу уйти с ним.
ФИЛИПП: Не советую.
Молли выходит вслед за Джоном. МАМА ЛАВДЖОЙ спускается по лестнице в панаме и перчатках. Она поет.
МАМА ЛАВДЖОЙ: "Я сегодня бродил по горам, моя Мегги". (Смотрит на Филиппа). Что это ты так уставился? Все лицо перекосило. Сынок, что случилось?
ФИЛИПП: Мама, приходилось ли тебе когда-нибудь, мучаясь и чувствуя пронзительный стыд или страшное смущение, подсознательно произносить чье-либо имя? Приходилось бы тебе в глубине души, без слов, взывать к кому-нибудь о помощи?
МАМА ЛАВДЖОЙ: К кому это мне прикажете взывать?
ФИЛИПП: Не знаю. Ну, хотя бы к моему отцу.
МАМА ЛАВДЖОЙ: Твой отец давно для меня умер. Но со мной такое случалось. Однажды мы с Патрицией Фленей обсуждали платье, и я глядела на занавеску в швейной мастерской, как вдруг занавеску вздуло ветром, и у меня мурашки побежали по телу. Мне показалось, что я уже видела эту вздувшуюся от ветра занавеску, и слышала голос Патриции Фленей: "Крои по косой, Офелия". Те же слова, та же занавеска, тот же ветер.