– Помнишь про замочную скважину? – говорил Мара. – Этот образ придумал не я. Ему уже не одно тысячелетие, это еще древние греки говорили о Логосе. Но в наше время эта тема практически не была освещена, на что и обратил внимание философ из Кембриджа доктор Броуд. Он сказал примерно сле–дующее: возможно, мы неверно понимаем роль мозга, нервной системы и органов чувств в нашей жизни. Их функция, очевид–но, заключается в том, чтобы устранять, а не производить. По–нимаешь, о чем речь, парень?
– Что? Что устранять? – вопрошал Кислый где-то у нас за спи–ной.
– Конечно, понимаю, – ответил я уверенно. – Умные в аут-сайде, идиотам зеленый свет. У наших родителей так было при социализме.
– В наше время такой подход тоже все еще существует. Но я не об этом, – возразил Мара с улыбкой, но тут же посерьез–нел. – Человеческая цивилизация развивалась благодаря опе–рированию информацией. Животные накапливают опыт, но про–цесс этот катастрофически медленный, потому что у следующих поколений остается только тот опыт, который полностью интег–рировался в их физиологию. Я говорю о генных изменениях. Это единственный способ животного передать информацию следу–ющему поколению. Речь идет о мутациях, которые позволяют виду приспособиться к окружающей среде. Наш же первобыт–ный предок попытался сохранять информацию вне себя. Резуль–тат был потрясающий! В какой-то момент наш предок понял, что, отделяя себя от информации, можно гораздо эффективнее пе–редавать накопленный опыт собратьям и особенно следующим поколениям, что для выживания вида гораздо важнее, потому что эта информация не исчезает вместе с индивидом. Так по–явились наскальные рисунки, которые намного позже транс–формировались в письмо. Так из гортанных звуков, изначаль–но довольно однообразных, появилась речь. Так появился язык – как технология вынесения информации за пределы че–ловека, как механизм обработки внутренних переживаний, при–ведения их к виду понятных окружающим символов. Выраже–ния «мне грустно», «мне весело» – сущности сугубо внутренние, саморефлекторные, – стали доступны окружающим. Но это еще не все, парень. Появление языка было чем-то вроде первого нейтрона в ядерной цепной реакции эволюции человека. Ис–пользование речи для передачи информации стимулировало в первую очередь сам язык, потому что, оперируя более развитой речью, можно быстрее передать больший объем данных, точнее выразить то, что требует выражения, и быстрее получить ответ. Все остальные открытия – всего лишь следствия появления и развития языка. Понимаешь, в чем тут дело? С этого момента эра дочеловека закончилась и настала эра homo informativus, или homo sapiens – более привычное для нас, хотя и менее вер–ное определение.
Мы остановились у перекрестка. Я оглянулся на Кислого:
– Кислый, в данный момент я собираюсь использовать речь для передачи информации. Возможно, ты не понимаешь всю важность и ответственность момента, заключающегося в том, что я оперирую величайшим наследием человечества, потому что в своем развитии ты застрял где-то между собакой и обезь–яной, но тебе и не требуется проводить глубокий анализ услы–шанного, достаточно в точности выполнить то, что я скажу. –Мара засмеялся, Кислый засопел с деланой обидой. Я продол–жал: – А сделать тебе надо следующее: затариться пивом. Мы же в это время будем ждать тебя в парке вон на той лавочке. Только, Кислый, не надо давить на количество, хорошо? Впро–чем, себе можешь брать сколько угодно и чего угодно, а нам возьми по паре Веск^'а.
– Не обижайся, парень, – подбодрил Кислого Мара. – Ты же знаешь, у Гвоздя юмор жестковат.
Кислый получил деньги и убежал выполнять поручение, мы перешли дорогу и направились к свободной скамейке. Солнце скрылось окончательно, но парк, впитавший сияние дня, был светел и просторен. Легкий ветер все еще помнил аромат ли–пового цвета. Аллеи и тропинки постепенно заполнялись отды–хающими. Мы расположились на лавочке. Мара пару минут раз–глядывал парк, наслаждаясь спокойствием вечера и тем, что он видел вокруг.
– На чем я остановился? – спросил он.
– Что-то вроде: а когда я очнулся от размышлений, Господь Бог уже наполнил заботливо наши чаши лучистым элем снова.
Мара секунду оторопело меня рассматривал, потом рассме–ялся.
– Я, наверно, никогда не привыкну к твоему чувству юмо–ра, – сказал он, все еще улыбаясь, потом погасил улыбку, про–должил: – Так вот. Есть и еще нюансы, способствовавшие раз–витию речи. Ученые-нейрофизиологи подкинули интересное открытие: оказывается, вибрация черепа, которая возникает от громкой речи и тем более пения, оказывает на мозг чело–века благоприятный эффект. Такая вибрация способствует вымыванию отходов метаболизма из мозга в спинномозговую жидкость. Получается что-то вроде массажа мозга, что, есте–ственно, способствует его более продуктивной работе и за–медляет процесс износа. Взгляни на историю развития чело–вечества – да мы себя без песни не мыслим! Ты можешь представить себе человека, который за всю жизнь ни спел ни одной песни? Возьми любую религию или языческий культ –нет ни одного ритуала, который обходился бы без пения. На–чиная с шаманского транса и заканчивая православными псалмами, которые читаются нараспев. На этом значимость вокальных упражнений не заканчивается. Есть мнение, что пе–ние стимулирует пениальную железу, которая, если верить Рику Страссману, производит ДМТ, ну да не будем пока углубляться в эндогенные психоделики…
– Не будем, – согласился я, – мне сначала надо поковырять–ся в словаре, отыскать смысл прилагательного «эндогенный».
– Эндогенный – значит выработанный самим организмом, а не привнесенный извне, – тут же пояснил Мара. – Я о том, парень, что истоки пения кроются в физиологии, а искус–ство, которое человечество считает производной от духовно–го становления человека, всего лишь следствие развития языка. К тому же песня – это тоже передача информации, иногда даже более действенная, чем обычная речь, потому что, как и изобразительное искусство, оперирует образами –а это несколько иной механизм передачи данных.
Мне вспомнился пьяный ор студентов, случающийся в обще–житии довольно часто, и я подумал, что пение, конечно, дело хорошее и, несомненно, приносит поющему удовольствие, а если верить Маре, то и пользу. Вот только у трезвых окружаю–щих такие вокальные упражнения вымывают не только продук–ты метаболизма, но и рассудок. Я не стал высказывать вслух эту мысль, чтобы не обидеть Мару. Он мог подумать, что я се–годня не воспринимаю его слова всерьез, а это было не так. К тому же речь шла о другом – о накоплении и обработке ин–формации как импульсе развития нашей цивилизации. Эта мысль была мне крайне любопытна.
– Но искусство – это не только опера, – возразил я.
– Живопись – одна из ветвей развития наскальных рисун–ков, которая лишилась практического применения и ушла в плоскость чистых образов. Вторая ветвь, разумеется, трансфор–мировалась в письменность, в литературу. Танец – это тоже язык, язык жестов и движений. Я бы даже сказал, язык дина–мики, изменений – перемен. Истоки танца, я думаю, надо ис–кать в ритуалах шаманизма… Все наше искусство – следствие развития сознания, перехода от дочеловека к человеку, и сколь–ко бы мы ни говорили о духовности как о самостоятельной сущ–ности, ее истоки – в физиологии. Вернее, в процессе перехода от дочеловека к человеку, а этот процесс, как ни крути, физио–логический.
Прибежал Кислый, перевел дыхание и выдал нам по бутыл–ке Becks^, себе открыл «Сибирскую корону». Узрев на моем лице улыбку, пожал плечами, прокомментировал:
– Я… это… не гордый. Для меня три лучше двух. Ладно, о чем вы тут?
– Как ни странно, о тебе, – ответил я, надев маску сосредо–точенной серьезности. – В частности, чтоб ты знал, задавались вопросом, есть ли у тебя инстинкт продолжения рода? – На фи–зиономии Кислого отразился испуг, Мара был серьезен, оче–видно, решил мне подыграть. – Пришли к выводу, что тебя надо срочно женить, пока твоя психика еще в состоянии адекватно воспринимать реальность. То есть женщин.