Куадри взял Сальваторе за руку и увел из кабинета. Треви вышел следом.
Бенти сел за письменный стол. Сильвия подошла к нему.
— Разве сам факт убийства Мазино не является еще одним доказательством, достаточным, чтобы засадить Аннибале Корво?
— Нет, не является.
Сильвия взяла лежащий перед Бенти уже заполненный служебный бланк. Вынула ручку и подписала.
— Ну что же. Вот мое согласие на освобождение из-под стражи Корво. Теперь довольны?
— Да нет, совсем не доволен.
— Конечно, понимаю. Но ведь мы с вами слуги правосудия. Должны стараться проявлять ясность мысли, всегда быть на высоте. И никогда не ошибаться. Не так ли?
— Да, так.
Бенти взял листок, сложил и опустил в карман. Потом поглядел на сидевшую, низко опустив голову, Сильвию, вконец измученную треволнениями сегодняшнего дня.
— Послушайте, вы очень устали. С тех пор как вы здесь, вы ни разу не взяли выходного дня. Думаю, вам лучше хотя бы всего на парочку недель оставаться в стороне от этого следствия.
Сильвия резко подняла голову:
— Вы не можете так со мной поступить!
Бенти кивнул:
— Да нет, могу. И поверьте, делаю это для вашего же блага.
Корво выпустили из тюрьмы в тот же день, и вечером он уехал в Рим вместе со своим сыном Марко.
Респиги при встрече сдавил его в братском объятии. Он поселил их в своем аттике[9] в центре старой части города — на этом настояла Фьорелла.
И когда наконец онн с Респиги остались наедине в гостиной, Корво тяжело плюхнулся на диван. Он был совсем без сил, нервы были до предела напряжены.
— Что будет с ребятами? Что ты решил в отношении свадьбы?
Респиги пожал плечами:
— Абсолютно то же, что решил раньше. Вернее, что решили мы вместе, ты и я. Дети совершенно непричастны к тому, что произошло. Ничего не меняется. Через две недели они поженятся, как и было условлено.
— А ты приедешь на Сицилию, на свадьбу?
Респиги улыбнулся:
— Ну а как же! Ты что, хочешь, чтобы я не вел свою дочь под руку к алтарю?
У Корво чуточку отлегло от сердца.
— Благодарю тебя. Спасибо, что ты меня не бросил.
— Я не боюсь общественного мнения. За столько лет политической деятельности чего только обо мне не писали и не говорили, какими только помоями не обливали. Газеты будут просто вне себя от радости, что смогут вновь трепать мое имя в светской хронике — еще бы, моя дочь выходит замуж за сына такого скомпрометированного человека, как ты. Но мне на это наплевать. Единственное, что меня действительно волнует, это счастье Марко и Фьореллы. Остальное — одна грязь, игры вокруг власти, ложь и клевета.
— Журналисты захотят у тебя обо всем выведать…
Респиги оборвал его:
— А я не разговариваю с журналистами, я разговариваю с их хозяевами.
Затем Корво перешел к самому главному, к тому, что его сильнее всего тревожило. То есть к вопросу о своем будущем.
— Ты в самом деле ничего не можешь для меня сделать?
— В данный момент — нет. Имей терпение, на это понадобится некоторое время.
— Но кто будет проводить в жизнь закон Респиги?
— «Сицилтекноплюс», в лице своего нового президента и генерального директора — Андреа Линори, которому завтра административный совет предоставит полные права. Но Андреа Линори молод. Слишком молод, И в его случае время будет работать не на него. Вот увидишь, через пару-тройку лет, когда и судебный процесс подтвердит твою невиновность, ты сможешь вновь постепенно подняться вверх.
Корво слушал, не находя в себе сил возражать Респиги. Он опустил голову.
— Через пару-тройку лет меня уже не будет в живых. Если Андреа Линори действительно берет в свои руки «Сицилтекноплюс», это значит, что он сумел снюхаться с…
Респиги жестом остановил его:
— Только, пожалуйста, прошу тебя, без грубых слов в моем доме!
Троица
Эспиноза велел убирать со стола — ужин, видно, не состоялся. И налил себе выпить.
В порту зажглись фонари, яхта чуть покачивалась на причале у мола номер девять.
Тано пришел пешком, длинное, узкое черное пальто было застегнуто сверху донизу. Он поднялся на борт и остановился, смотря на стоящего к нему спиной Эспинозу — тот склонился над стереопроигрывателем, меняя пластинку с классической музыкой.
— Сожалею, что заставил вас ждать, но я терпеть не могу есть в обществе посторонних.
Эспиноза обернулся.
— По правде говоря, я надеялся, что вы не считаете меня чужим. Ведь мы с вами когда-то вместе работали.