— Так, к сожалению, — согласился я. — Окажись мы в Бире лет сорок назад, на Каранак уехали бы спокойно. День на поиски лошадей и заключение договора, два-три для пути по звериным тропам — и вот тебе твой стационар. Да некстати перевелись лошади: очень нужен конь в охотничьем деле. Знаете, как раньше здесь охотились? На коне заезжали, на нем же промышляли и домой возвращались с добычей. Надежно и весело. Конь — не вертолет, он всегда готов, никогда не капризничает и не ломается, а требует сущую малость — клок сена да немного овсеца.
Вылетели мы в конце октября. Погода установилась по-осеннему ясная, тихая, морозная. Пожухлые листья оголили деревья и выстлали ковром землю, по рекам пошла-зашуршала шуга, вершины сопок обелились снегом… Золотое время для работы было потеряно, на вертолет мы смотрели как на лютого врага. Но все же, когда он наконец поднял нас в воздух да шустро понес на север, через горы, тайгу, реки, мы были рады: ведь и в самом деле лучше поздно, чем никогда.
Но и эту нашу радость вертолетчики смяли. Покружив над посадочной площадкой у избушки, построенной летом в верховьях Каранака, где мы должны были выгрузить половину экспедиционного имущества, Ми-4 взмыл вверх и лег на обратный курс. Наше недоумение командир «рассеял» очень просто: «Площадка не удовлетворяет требованиям, садиться не будем». Мы пытались возражать: «Летом здесь, когда избушки строили, Ми-4 несколько раз садился шутя». Но и на это он ответил спокойно: «А я шутить не хочу». И все тут.
Через несколько минут подлетели к основному зимовью, где я уже бывал и где намеревались основать КП. На большой косе, лес вокруг которой был раньше специально повален, чтобы пилоты садились без уговоров — даже знак «Т» из бревен темнел! — мы теперь должны были выгрузиться полностью, и нам предстояло потерять несколько дней, чтобы перетаскать нужный груз по дальнему бездорожью в верхнюю избушку. По кислым физиономиям моих спутников было видно, что их это тоже не радует.
Но главный сюрприз «малая авиация» преподнесла нам через несколько минут: лихо покрутив над площадкой, командир, будто любуясь своим спокойствием, сказал: «И на этой садиться не буду». — «Почему же? Она площадью в два гектара, и на ней в год сто раз вертолеты садятся! Даже рыбачить на них прилетают!» — возмутился я. «А я не рыбак, — опять невозмутимо ответил пилот. Но, увидев мое огорчение, объяснил: — Видите — полосы для захода нет». — «Была бы полоса, здесь самолет сел бы», — вертелось на кончике языка, но я смолчал.
Лихорадочное совещание в нашей тройке: «Что делать? Возвращаться в Биру? Или сразу в Хабаровск?» Николай озлобленно махнул рукой: «Давай в Хабаровск! Хватит с меня!» Володя равнодушно, в каком-то оцепенении, смотрел в иллюминатор. Я попросил у командира карту. Подумав немного, показал точку в верховьях Тырмы: «Тут почти аэродром. Везите туда. Курс 230, шестнадцать километров».
А точка эта была… по ту сторону Буреинского хребта, на Тырменском стационаре. Бассейн другой реки, другой район — Верхнебуреинский вместо Кур-Урмийского, — совсем не то, что нам нужно. Но она, эта точка, была лучше Биры или Хабаровска, потому что оттуда все-таки можно, перевалив хребет, прийти в Каранак.
Это решение я принял единолично, не посоветовавшись со своими спутниками. Мы молча смотрели, как сильная машина легко взбирается над дремучими горами, а снегу становится все больше и больше, и думали каждый о своем. Невесело думали.
Когда вертолет в лихом вираже пошел на снижение по охватистой спирали над широкой поймой Тырмы — в той самой точке на командирской карте, Николай и Володя удивленно на меня взглянули: «Какой «сюрприз»?» Я объяснил: «Садимся, как видите. На матушке земле узнаете».
Сели. Вылезли. Экипаж закурил одной группой, мы сбились в другую. «Выгружаемся, ребята. Быстро!» — предложил я. Николай взмолился: «Да где мы? Объясни, что все это значит!» Я только махнул рукой: «Не приставай, работай лучше!»
Выгрузились. Холодно простились с экипажем. Короткий мощный рев вертолета — и мы остались одни. Большой галечный остров, стиснутый двумя запруженными шугою рукавами реки, узкие полоски тальников вдоль берегов, а сразу же за ними — темный глухой фронт ельников. И нескончаемо глубокое, умиротворяюще-синее небо над всем этим безлюдьем.
Постояли, помолчали, собрали в кучу вещи. Настала пора и объясниться.