Жора, подмигнув ободряюще Феде, заявил таким тоном, будто ему некогда больше разговоры разговаривать:
- Чего резину тянуть, Яков Семенович? Мы, между прочим готовы: Корнев - в кочегарку, а я в - в электромастерскую. И обещаю, динамо-машина, самый ответственный механизм на «Ташкенте», конечно, после котлов, и стучать не будет и искрить тоже.
С этими словами он протянул старшему механику Федино направление.
А Феде показалось, что не бланк Жора держит, а его мечту, вот она, вся в этой канцелярской бумажке. Легкая, невесомая, трепетная. Ее можно порвать, смять, выбросить в урну, швырнуть в иллюминатор, где ее подхватит ветер и унесет. И все! И в этой каюте закончится еще не начавшаяся Федина морская судьба. А он уже не представлял себе жизни вне этого парохода с его крейсерским носом, высокой трубой, пушкой; не представлял все это без отчаянного Жоры Между Прочим и даже без старшего механика с его хитрым прищуром.
Яков Семенович не взял - вырвал бланк и отбросил его на стол:
- Немедля вниз! - загрохотал он. - В распоряжение старшего кочегара Юрчика. И чтобы на глаза не попадались, пока не введем котел в действие. А ты, Исаев, запомни: до тех пор не будешь, электриком, пока из своего хваленого огненного человека не сделаешь доброго кочегара.
Ребятa развернулись к выходу.
- Стой, Исаев! - поднялся Яков Семёнович, оглядывая Федю с головы до ног. - Загляни на камбуз и накорми своего подопечного. Да найди ему робу, а то он чего доброго в своей флотской форме в топку полезет. Форма пригодится после войны для музея нашего пароходства.
- Ой-е-ей! - сокрушался Жора в коридоре. - Попробуй из такого настоящего кочережку сделать, да еще первого класса. Придется мне из-за тебя всю жизнь у топок смолиться. Дед у нас настырный, не выполнишь - в котел задраит и дух вместо дымка в трубу выпустит.
Федя, счастливо улыбаясь, протянул:
- Не выпустит, между прочим, в конце рейса и я буду кочегаром.
Глава вторая. Первые уроки. *** Донка-кузнечик. - Дом родной. - Месть Жоры. - Встреча с Охотским море***
И «Ташкент» вышел в рейс.
За кормой остался опасный пролив Лаперуза, впереди раскинулось суматошное Охотское море.
Во всех топках бушует пламя. Из котлов в расходные трубы вырывается сжатый пар. Главная машина, вся в масляном поту, с натугой вращает гребной вал, чтобы передать упорную мощь свою лопастям винта. И, будто увлеченные ею, с усердием пыхтя, стуча, поскрипывая, радостно переговариваясь на все голоса, делают свое маленькое, но необходимое дело вспомогательные механизмы.
Перед неказистой доночкой - небольшим паровым насосом - на корточках сидит Федя. Он озабоченно оглядывав щербатый корпус, стараясь найти на нем маломальское пятнышко старой краски. Но она вся давным-давно отбита им и соскоблена. Можно покрывать очищенную донку суриком. Но Федя ждет старшего механика, который сказал, что сам примет у него работу. Сказал - и все не приходит, будто забыл.
Тут же, среди переплетения труб, кабеля в защитных очках примостился, свесив длинные ноги с дощатой подвески Жора Исаев. Он сбивает краску с переборки. Работает нехотя. То дробно, как дятел, застучит киркой, то надолго замолкает. Ему тоже надоело долбить эту переборку изо дня в день. Да и недавняя новость поубавила его пыл: вместо ожидаемого рейса в Америку за грузом для фронта, «Ташкент» должен был снабдить углем Охотское побережье, Камчатку. «Год ползать, - сокрушался Жора за утренним чаем. - Начнутся зимние шторма. Будем месяцами ожидать разгрузку на рейде. Это ты.. Корешок, такой невезучий».
Но Федю новость не расстроила: «Подумаешь, Америка. Было бы море. Я в рейс иду! Только попалась мне эта проклятая донка, - вздыхает он, на всякий случай слегка трогая ее стальной щеткой. - Разве это работа. Так - отдых. Вот когда поступили в распоряжение Юрчика, то была настоящая работа ...»
Тогда начали с чистки топок. Долговязый Юрчик, оглядев новичка, недовольно шмыгнул утиным носом, без лишних слов втолкнул Федю в топку, пропахшую сгоревшим мазутом, и наглухо захлопнул за ним тяжелое поддувало.