Во время плавания Федя помогал им: то за кипятком сбегает, то старушку на верхнюю палубу выведет проветриться.
Старик, поравнявшись с ним, заговорил:
- Чего мокнешь-то, али все брата дожидаешься? Нет, выходит, его. Не придет, однако, брат-то, мало ли чо у военных. Да ты, паря, не отчаивайся, айда-ка с нами на вокзал. Скоротаем ночь-то, а там видно будет.
Федю поразил высокий, огромный и красочный вокзал.
Но еще больше он был поражен многолюдьем. «И откуда столько набралось, да еще и ночью? - вертел Федя головой. Весь город, что ли, сюда ночевать собрался? Битком набились, как рыба в ставной невод. Все тут - и краснофлотцы, и красноармейцы, и летчики, и гражданские ... »
Пока удивлялся - потерял стариков. Попробовал было разыскать. Да куда там в этакой толкучке.
В зале галдели, толкались, сновали туда-сюда. А те, кому спешить было некуда, спали тут же: кто на скамьях, кто на чемоданах, кто на мешках-котомках, а кто и прямо на изразцовом, затоптанном полу. И что-то цыганское, временное и вместе с тем домашнее было во всем этом вокзальном столпотворении.
Безнадежность, которая охватила Федю на причале полчаса назад, начала таять в его сердце, как лед на солнцепеке. «Как-нибудь обойдусь среди людей-то, - подбадривал он себя, разыскивая глазами место, где бы пристроиться до утра. День настанет, авось и Васятка объявится. А не объявится, так сам найду. Язык до Киева доведет, говорила мамка».
Свободное место он нашел на полу подле остроносого мужчины в телогрейке и кирзовых сапогах, смазанных дегтем. Положив левую руку на вещмешок, туго набитый чем-то, он полулежал, прислонившись спиной к стене. Глаза его были закрыты. Но стоило Феде подойти, как он открыл их и, быстро взглянув, посоветовал:
- Давай, не стесняйся, паренек! Но сундук к себе прижми. Не успеешь моргнуть - слямзят.
И он, зевнув, снова закрыл глаза.
«Как слямзят, чего он говорит? - не поверил Федя, невольно озираясь. - У кого рука теперь на чужое поднимется, разве мы фрицы какие-нибудь. У нас в поселке воровства и в помине нет, а тут ... Скажет тоже».
Но все-таки, садясь на пол и подтягивая полы пальтишка под себя, чемоданчик поставил рядышком и облокотился на него. Нестерпимо захотелось есть. Но, представив себе, как обрадуется Василий, увидев гостинцы целехонькими, пересилил голод. Усталость взяла свое. Он клюнул раз-другой носом и заснул.
И снилось ему: перед ним стоит Василий в бескозырке, протягивает свой матросский бушлат и говорит этак заботливо: «Укройся-ка, Федюшка, не в кровати спишь, - на палубе. - Посмотрел с грустью и добавил: - Ну я-то по пошел ... Но робей, брат».
- Не уходи, Васятка! - прошептал Федя н, всхлипнув, проснулся.
В тусклые, полуовальные окна зала с трудом пробивался начинающийся день. Электрический свет поблек и вскоре погас совсем. Вокруг пробуждались, торопливо приводили себя в порядок.
Сосед уже был на ногах. Запрокинув тяжелый вещмешок на плечо, он безуспешно пытался левой рукой (вместо правой у него был протез) ухватиться за лямку.
Федя вскочил, помог ему и поинтересовался:
- А вы чо, дяденька, фронтовик поди?
- Был, - слабо улыбнулся тот, поблагодарил и направился к выходу, но задержался и спросил: -А тебе, паренек, куда?
- Мне надо брата найти.
- Как найти? Он потерялся?
- Да нет, не потерялся.
- Где же он?
- Писал, в каком-то заводе... А туда пешком далеко идти надо. Надо на... – Федя запнулся, силясь вспомнить незнакомое слово.
- На трамвае, наверное? – подсказал фронтовик.
- Да!
- Ну вот, а ты забыл, - шутливо пожурил он. – Трамвай, паренек, в городе самый необходимый транспорт: куда захочешь подкинет, что телега в деревне. Одно отличие – в возчике. Здесь он кондуктором зовется. Сам увидишь. Пойдем со мной, нам пока по пути: по-моему, тебе на Луговую надо. Улица такая есть. Там и завод. Кем брат работает? Или на корабле служит?
Федя замялся, лишнего говорить не привык. Не заведено у них на побережьях, где до японцев рукой подать, болтать с первым встречным. «Но это ведь не кто-нибудь – фронтовик. Ему, поди, можно сказать?»