- Сынок! Береги мать! И помни, корабль в дурную погоду надо держать носом против ветра и не сходить с мостика! Его слова, усиленные рупором, для Жоры тоже прозвучал как приказ, как наставление. Они решили его судьбу. Через полгода, когда пришло известие, что отец погиб, не сходя с мостика танкера, на который налетели японские торпедоносцы, Жора бросил школу и ушел в торговый флот. Мать не смогла удержать. Оп упрямо повторял: «А что сказал батя! Я выполню».
- И я выполнил, батя! Выполнил. Не было рейса, чтобы я остался на берегу, чтобы не нес вахту.
В каюту тихо вошел Федя. Жора, украдкой вытерев слезы, сказал:
- Бежим к Деду.
- Чего у него делать?
- Сегодня праздник, между прочим, какого еще не было. Сходим на берег как все.
- Все, да не все! - буркнул Федя.
Память ударила п ему в сердце. В вестибюле, когда Жора убежал в каюту, смолкли шутки. Моряки начали вспоминать погибших. Оказалось, что у каждого война выхватила кого-нибудь из близких. «У меня брата», - сказал Федя. «А отца забыл, - сочувственно произнес кто-то, - у тебя, Корешок, двое головы сложили за Победу. Гордись и не плачь».
Память ударила печалью, болью и стыдом. Печалью – брата. Болью - за отца. Стыдом - за себя. Федю обожгла мысль: «Знал бы, не написал в анкете так про отца ... Выходит, обманул всех».
- Кончай, Корешок, - упрекнул его Жора. - На берег выйдем и легче среди народа станет. Увидим, как берег Победу празднует. А я, между прочим, и гитару возьму. И песня будет. Ты еще не слышал.
- А нас пустят? - усомнился Федя, не желая оставаться в такой день без друга. - Нам в ночь на вахту.
- Мы вернемся.
Друзей отпустили. Они успели на кунгас, заполненный празднично одетыми моряками.
«Жучок» вспенил бурун; гуднул тонко. «Ташкент» тут же ответил. Его бас низко лег над морем и, торжествуя, поднялся эхом отдаваясь в синеющих берегах Сахалина.
Кунгас, шаркнув, отвалил от борта. Круглолицая девчонка в шапке - ушанке и распахнутой телогрейке, смущенно улыбнувшись морякам, налегла па толстый румпель руля.
Молодой моряк в тонком английском макинтоше помог ей. Он уверено взял румпель, прижал девчонку к себе.
Прогонистый кунгас легко разворачивался за юрким «жучком». Над горизонтом летел золотой шар солнца. Море сверкало, кричали чайки.
Моряк у руля, приласкавший девчонку, не сдержал волнение и воскликнул:
- А штиль-то какой, посмотрите, хлопцы! Какой штиль, ка по заказу. И море понимает. Оно с нами.
- Жора, - сказал Федя, - ты ведь песню обещал. Жора слегка тронул струны гитары и вполголоса запел:
Год сорок третий. Февраль. День семнадцатый.
Семь часов сорок минут ...
Шли мы по курсу, свернуть не успели –
В борт три торпеды идут.
О кунгас шлепнулась шальная волна. Он вильнул носом. Федя едва удержался на ногах. Брызги взлетели, обдавая моряков холодным дождем. Буксир натянулся и, ослабев, щелкнул по воде. Чайки шарахнулись в сторону, обиженно закричали.
Первой торпеды взрыв не удался.
Но две других ворвались.
В судорогах наш пароход содрогался,
В воздух обломки неслись.
Моряки задумчиво смотрели на «Ташкент». Над его трубой поднималась в высокое небо почти незаметная струйка дыма «Так и нас могли торпедировать», - подумал Федя с болью и гневом. Сердце его сжалось. Он почувствовал, как тяжело было тем морякам, на глазах которых тонул родной пароход.
Плавали бочки, шлюпки и лючины,
Круги с названием «Ильмень».
А меж обломков люди измучены ...
Нет! Не забыть мне тот день.
Жора наклонил голову к гитаре. Она почти замолкла, не мешая тихому, глухому голосу.