- Впервые слышу: Дед дал команду - отдыхать! Вот теперь точно война кончилась, - весело сказал Жора, сбегая по трапу на причал.
Неподалеку от порта сели на водный трамвай, перевозивший пассажиров через широкий залив в центр города.
Двухпалубный, высокий, чем-то похожий на речной пароход, трамвай будто ждал их и сразу отвалил.
Они сидели в удобных креслах. Юрчик и Жора, стараясь показать, что для них тут все привычно и знакомо, сосредоточенно молчали, Федя, не в силах удержаться, глазел по сторонам. А когда увидел вдали, под висячим, легким, как радуга, мостом, трехмачтовый парусник, который, будто приподнимаясь в струившемся мареве, входил в бухту, громко сказал, показывая пальцем:
- Гляди-ка, Жора!
Юрчик осуждающе взглянул на Федю. Тот понял свою оплошность и, опустив руку, замолчал.
А Жора, будто ему до чертиков надоели эти самые парусники, равнодушно произнес:
- Ну и что? И никакой экзотики, между прочим. Уродуются парни, хуже чем на твердом топливе. И не ради морской практики. Он тут такой же работяга, как наш «Ташкент».
Перед тем, как идти к часовому мастеру, решили отовариться в небольших лавчонках, которые стояли в ряд, одна к одной, образуя тихий проулок.
Когда все вместе выбирали для Феди одежду, Юрчик посоветовал:
- Возьми кому-нибудь из своих подарок, вернемся домой - подаришь. Мы всегда так делаем.
- Да мне вроде некому, - ответил Федя, но, подумав, добавил: - Может, трубку. Один безрукий фронтовик просил. Вдруг встречу - подарю.
На центральной улице зашли в фирменный магазин, фасад которого украшала реклама английской трубки. К ним двинулся хозяин с косой челкой на лбу и гитлеровскими усиками под острым, как клюв, носом. Дебелый, с мощной грудью, обтяну полувоенной рубашкой цвета хаки, он уперся в моряков бесцветными, злыми глазками и, отмахиваясь, словно отбрасывая от себя что-то, загаркал:
- Расшин? Ноу, расшин! Ноу, ноу!
Федя, заметив, как побелел Юрчик, попятился. Жора ycмexнулся.
- Чего, и по-русски уже не пшикаешь? Я же тебя знаю, ты недавно в лавчонке торговал. Богатство подвалило из родной Германии после войны?
- Ное, ноу! - гнул свое хозяин, багровея.
- Нет, посмотрите на него, - не отступал Жора. - Я-то думал, что ошибся, а он на самом деле настоящий фриц. И головку поднял. К чему бы? Гитлеру-то капут! Капут, шпрехаешь?
Хозяин задохнулся. Свинячьи глазки его налились кровью. Казалось, ему в рот сунули кляп.
- Вот так бы сразу, а то занукал, недобиток, - назидательно произнес Жора.
- Хорошо ты его, штормтрапснабсбыт, - облегченно вздохнул Юрчик, когда они вышли, - а я уже думал, не выдержу. И откуда он взялся? Ты, правда, его раньше видел?
- Да нет, говорил, что в голову пришло. У меня, между прочим, при виде этих фашистских сволочей зуд начинается как после укуса клопа. И видел-то я их лишь в кино.
Трубку купили в другом магазине.
Во второй половине дня разыскали часового мастера. Это был большеголовый, тонкошей, как гриф, старый еврей. Он при виде их тоже неприязненно насторожился. Но пристально взглянув на Юрчика, тут же просиял, откинул створку барьера, вышел навстречу и бесцеремонно стал обнимать кочегара.
- О, бог мой, вы уже подумайте, - ворковал мастер бархатным голосом. - Приятная неожиданность, да! Юрчик, это вы? Но вы молодо смотритесь. Сейчас у вас на родине, я вижу, все молодо смотрятся, как вот эти прекрасные юноши. Ваша родина, она и моя родина, родилась вновь! Да! Да! Вы уже думаете, что я выживший из ума еврей?! Не смущайтесь, Юрчик. Вами, вашей страной, моей родиной, гордятся все, да, да - все! Когда моя мама начинала вспоминать Одессу, она плакала. Между нами, только между нами, я не понимал ее чувств. Но теперь после вашей победы, такой великой победы, сам готов заплакать. Когда я смотрел вашу кинокартину «Малахов курган», я, знаете, рыдал. И не я один - весь зал восхищался героями-моряками и плакал, когда они бросались под танки, чтобы фашист не прошел. Это такой подвиг! Такие люди! И вы заглянули к старому мастеру, вы принесли часы. Что с ними?
Наконец он вернулся на свое рабочее место, вдавил в глаз черную лупу, ссутулился над часами.
За спиной мастера висел толстый матрац. Вдоль стены стоял пустой стенд. Кивнув на него, Юрчик спросил: