У входа Губастого поджидал швейцар. Он вытолкал его из ресторана в шею. Мариман, подойдя, вежливо тронул старика за локоть и успокоил.
- Кого снял? - спросил он, когда они вышли из вестибюля.
- Дай затянутьша шороковкой, - попросил Губастый и,чтобы не возвращать сигаретку, тут же обслюнявил ее.
- Чего тянешь резину! - одутловатое лицо Маримана пошло пятнами. 1
- Ш тебя причитаетша. Прыша наколол, как ты велел. Он в шадике. И Мышка ш ним. Предштавляешь?
- Не мог сразу сказать! - рявкнул Мариман, блеснув коронкой. - Смоются, я тебе костыль вставлю. Попрыгаешь на деревяшке заместо Братишки.
По дорожке скверика, засыпанной песком, шли уверенно. Освещения не было. Только в глубине, там, где возвышалась скульптура шахтера с отбойным молотком, мигал на столбе, болтаясь и скрипя, тусклый фонарь. Но и он неожиданно погас.
Все было на руку им.
- Пугнем кошечкой? - предложил, хихикнув, Губастый.
Дуй, - разрешил Мариман, настороженно вглядываясь и прислушиваясь: не показался ли кто в проулке, возле проходной.
Федя и Катя увлеклись разговором. А поначалу, первые минуты, он не клеился у них. Феде не хотелось говорить о себе. «А что говорить? Кто я теперь? Снова Прыщ. Еще хуже - бич! Моряк с печки бряк. А она ФЗУ окончила. Работает токарем. Учится в вечерней школе. Собирается в институт. А я?.. »Катя, рассказав о себе, затормошила его:
- Ты что молчишь? А еще моряк.
- Разве видно?
- А то нет! Даже не верится. Ты так изменился. Наверное, столько повидал интересного. И молчишь. Или задаешься?
Катя улыбнулась, и Федя заметил, как красят ее ямочки на щеках.
Он рассказал о море, о «Ташкенте», о своем друге. Но о том, почему оказался на берегу, промолчал. Врать не мог, а правду сказать неловко было. «Да и зачем? Сам разберусь».
- А ты тогда сбежала все-таки, ее побоялась ...
- Не будь тебя, может, и не сбежала бы.
- А я при чем?
- А как ты крикнул мне в лицо: меня Федей зовут! Будто ударил по щеке. Я и задумалась, что тоже имя имею. Вот и ушла.
- Ты их встречала после этого?
- Несколько раз. Все такие же. Да ну их! Вспоминать тошно. А я боялась, что ты с ними. Когда поняла, что ты тоже бросил, честное слово, так обрадовалась. И все хотела тебя увидеть, узнать, где ты, куда устроился? Хожу по Ленинской и высматриваю. А ты обо мне вспоминал? посмотрела прямо в глаза и, зардевшись, отвела взгляд.
- Вспоминал.
- А почему?
- Ну, не знаю, - признался Федя. - Так просто. Помнил, как ты про братишку рассказывала…
- Про братишку? И ты не забыл! - она вскинула на него свои ясные глаза. - Сейчас он ничего. В детский садик бегает. Слушай, Федя, у тебя в городе по-прежнему никого нет? Я тебе наш адрес дам. Ты заходи к нам.
Федя почему-то не сказал, что у него есть к кому заходить.
Это была мама Жоры Исаева. Он навещал ее каждый раз, когда бывал во Владивостоке, помогал ей. Она встречала его как сына. А вот сегодня из-за этого Тишкина забыл. Да и зачем расстраивать - она сразу обо всем догадается.
- Обязательно заходи, - настаивала Катя - Я буду ждать.
«А я хорош! - злился на себя Федя. - Ну ничего, не все еще потеряно. Вот провожу Катю и вернусь на «Ташкент». Тушкин один, а нас много. Всех черной краской не замажешь. Ребята, Анатолий Васильевич, Юрчик - вся команда верила мне. Выходит, все ошибались, а он один - нет. В штормы с нами не был, а пришел на борт и сразу все разглядел. А мы для него слепые котята. Нет, хватит головы морочить людям, Иван Спиридонович! Хватит переворачивать правду вверх ногами. Иначе ты разбухнешь не только на всю кают-компанию, а на весь наш белый свет».
- Ты о чем задумался, Федя? - спросила Катя.
- Да так, потом расскажу. - Он посмотрел ей в глаза и подумал, как было бы хорошо, если бы она всегда встречала его тут, у порта.
И вдруг где-то рядом взвизгнула кошка. Оба вздрогнули. На дорожке появились двое .
- Ой, это они, - шепнула Катя.
Растерянно, молча он приглядывался к ним, и ему показалось, что время не тронуло их. Оно изменило Катю, его, а их нет. Какими они были когда-то, такими и остались, Прятались где-то и вот вышли на его дорогу и перегородили ее, как и Тушкин. Но эти по душе бить не будут - под дых и ногами, как тогда в арке, а то и финкой. Неприятный холодок побежал у него по спине. И тут он словно далекий голос услышал: «Ты что, Корешок, раскис! Так не пойдет, между прочим».