Ли Дон Гю посмотрел на свою меховую рукавицу. Она была полна крови, и красная струйка медленно стекала по рукаву.
Трубка у его уха сказала изменившимся от напряжения, хриплым голосом:
— Вторая падает. А третью уже не догнать…
И Ли Дон Гю увидел медленно падающую «летающую крепость», вторую уничтоженную за эти короткие минуты боя. Третья удирала без оглядки — черная точка еле виднелась в чистом небе.
Вдруг из той машины, что стремительно падала, начали вываливаться какие-то предметы: один, два, три… пять… восемь… двенадцать…
«Парашютисты», отметил про себя Ли Дон Гю и медленно пошел на посадку. Вот он поровнялся с одним из американских парашютистов и увидел его лицо: перекошенный от ужаса рот и глаза, почти вылезшие из орбит. Завидев рядом с собой самолет, американец, подвешенный к парашюту, судорожно вскинул вверх руки.
Ли Дон Гю огляделся и увидел, что все парашютисты летят с поднятыми вверх руками. Это было так неожиданно и так смешно, что он громко захохотал и услышал, как у самого уха захохотала телефонная трубка.
Очень хотелось Ли Дон Гю поговорить с этими летчиками, которые не знают даже, что такое воинская честь. Когда он вернулся на аэродром, врач, осмотрев его раненую руку, категорически запретил очередной вылет. Ли Дон Гю попробовал протестовать, но потом, вздохнув, сел в автомашину и поехал туда, откуда уже позвонили, что задержано двенадцать американских парашютистов и что двое разбились насмерть из-за того, что их парашюты не раскрылись.
Перед домиком, где временно помещались военнопленные, было множество народа. Возле окон толпились деревенские мальчишки. Люди расступились, и Ли Дон Гю вошел в дом. Американцы сидели на цыновках и жадно ели рис и вареную рыбу.
Два молоденьких солдата-корейца, опершись на ружья, с презрением наблюдали за тем, как едят пленные. Увидев Ли Дон Гю, часовые вытянулись и отдали честь. Затем один из них протянул летчику несколько деревянных дощечек.
— Это мы нашли у троих на шее, — с отвращением сказал паренек.
И Ли Дон Гю прочитал аккуратно вырезанные на дощечках корейские слова:
«Я богатый человек. Я хорошо вам заплачу. Дайте
мне поесть. Спрячьте меня, сохраните жизнь и помогите
пробраться к своим».
Ли Дон Гю крепко сжал в руке дощечку и повернулся к пленным. Они молча смотрели на его грудь, украшенную звездой Героя Корейской Народной республики.
Переводчик, приехавший с Ли Дон Гю, спросил:
— Что вы хотите узнать у них?
И Ли Дон Гю ответил:
— Я сбил десять «летающих крепостей» и собью их еще столько, сколько смогу. Но я долго не мог понять, почему так быстро перестают летать «летающие крепости». Теперь я понял это… — И Ли Дон Гю повертел в руках дощечку. — Потому, что ими управляют люди, которые, отправляясь в бой, способны повесить себе на грудь такие надписи… Скажите им, что у нас, в нашей маленькой стране, нет ни одного, кто бы, боясь за свою шкуру, мог написать нечто подобное. Я возьму с собой одну дощечку. Я повешу ее в кабине моего истребителя, и она будет в минуты боя напоминать мне, каково истинное лицо моих врагов…
Потом Ли Дон Гю вышел из домика, не глядя на тех, кто перестал жевать, с робостью вслушиваясь в его непонятные горячие слова.
Деревенские мальчуганы, не проронив ни слова из речи героя, кинулись провожать его до машины. И один из них, самый смелый, крикнул как только мог громко вдогонку тронувшейся машине:
— Теперь я тоже знаю, почему перестала летать «летающая крепость»!
ДВА ОТЦА
Дональд С. Сирман, летчик из Филадельфии, впервые появился над Пхеньяном в ясный июльский день. Он сопровождал десять «летающих крепостей» и, пока «крепости» кидали бомбы на тихие жилые кварталы, решил слегка позабавиться. Его истребитель вихрем проносился на бреющем полете вдоль городских улиц и строчил из пулемета по крышам домов, обстреливал трамваи и бегущих пешеходов. Дональд С. Сирман видел, как падали люди, пораженные смертельным огнем.
Вечером в кругу товарищей летчик похвалялся своими первыми успехами.
— Вы знаете, когда бьешь вот так сверху по бегущим, охватывает азарт охотника, — разглагольствовал он.
— Да, но ведь это все-таки люди, — сдержанно сказал один из бортмехаников, на которого давно уже косились летчики, потому что он попал в армию по принуждению и все время твердил что-то о несправедливой войне.