Обильные возлияния. Stahlton, сальные шуточки, уместные на конюшне, — древнее немецкое рыцарство этого тона ничуть не боится. В конце концов австрийский гость завел разговор о Гитлере.
В любой другой компании все напустили бы на себя серьезность. Каждый бы пробормотал на ухо соседу нечто лицемерно-хвалебное. Разве можно быть уверенным, сидя среди нацистов-буржуа, что сосед не состоит на жалованье в хваленой политической полиции?
Квадратное лицо ротмистра, капитана фон Бенкова, выдубленное ветрами во время бесчисленных скачек, выражает иронию, он бормочет сквозь зубы:
— У этого типа (Гитлера) есть не только пылкая любовь к народу, которую сегодня необходимо демонстрировать в Германии. Не такой это бесхитростный крестьянский паренек, как его нам изображают. У него в башке имеется холодный изощренный ум.
Лейтенант фон Розен закуривает папиросу и выдыхает между двумя затяжками:
— А мне нравится, что мы в рейхсвере единственные не обязаны его обожать и за него голосовать. Вы держите дома портреты Гитлера? — Все с улыбкой уверяют, что нет, не держат. — И я не держу, — подхватывает он. — Наверно, нигде не найдется так мало свастик и всех этих фетишей, как в наших офицерских казино. У нас патриотизм в крови, в конце-то концов. Нас можно не поучать каждую минуту насчет того, что делает небожитель.
— С моим мужем приключилась забавная история, — вступает мадам фон Бенков, хорошенькая жена ротмистра. — К нему явился тип в коричневой рубашке. Он хотел, чтобы наш эскадрон подписался на гитлеровскую провинциальную газету. Этот человек уверял, будто идеалы рейхсвера должны совпадать с идеалами коричневой армии…
Тут мадам фон Бенков начинает смеяться:
— Господи, какой он был грязнуля, этот нацист. От него буквально воняло. Муж выставил его за дверь.
— Пинком под зад, — уточняет ротмистр. — И пока все веселятся, добавляет: — К счастью, у нас в кавалерии пинков под зад никто еще не отменял.
Тут вмешивается г-н фон Дрота:
— У Гитлера наверняка есть какие-то тайные замыслы. Это чувствуется. Мы, конечно, хохочем (sic!) над бесконечными трюками, которые он проделывает, чтобы угодить народу. Естественно, на его сторонников это производит впечатление. Но я лично знаком с несколькими князьями, которые его принимают. И с несколькими урожденными княгинями, которые ищут его дружбы (wirkliche Prinzessinen die ihm herumlaufen). Он лавирует среди них, словно для этого родился. Он далеко не такой простак и крикун, каким кажется.
Дирк цу Диркенхайм пожимает плечами:
— Уж эта его популярность!..
Разговор о Гитлере продолжается:
— Его насильно окунули в массы. Ему полагается разыгрывать из себя этакого крестьянина, сына народа. На самом деле все это вранье. Он душой и телом принадлежит мелкой буржуазии. Когда он пускает пыль в глаза и, нарядившись в свои старые одежки, празднует в Мюнхене годовщину образования своих штурмовых отрядов, это никого не вводит в заблуждение. Все знают, что он должен школить народные массы, как унтер-офицер школит норовистую кобылу.
Ни благородные дамы, ни офицеры не возражают.
Но вот молоденький Розен замечает, что, избавив Германию от демократической заразы, Гитлер все же оказал стране услугу. И тут ротмистр восклицает:
— Эта услуга важнее всего, что сделал Бисмарк!
— Нет, — возражает фон Штерблинген, — Гитлер 20 января и Бисмарк в Страсбургском договоре преследовали одну и ту же цель, ту самую, к которой стремились Фридрих, Лютер и Гогенштауфены. Они строили истинную Германию.
И все пылко выражают согласие.
Затем промышленник включает радио. Разумеется, репродуктор изрыгает очередную речь — не то Геринг, не то Геббельс, не то сам Гитлер.
— Довольно политики, — стонут дамы.
Хозяин крутит ручки настройки и вместо бесконечного красноречия не без труда находит джаз-банд из лондонского «Савоя».
Австрийский приятель умолкает, и тогда я спрашиваю:
— Так значит, по вашему мнению, в рейхсвере нет никакого подспудного недовольства?
В ответ Гектор фон Л. веско произносит:
— Среди младших офицеров, армейских офицеров недовольства нет. С другой стороны, ничто не доказывает, что его нет и среди генералов. Как ни странно, во времена парламентаризма их положение было прочнее, независимее. Они были чем-то вроде теневого правительства. Весьма могущественного правительства. Ну, а теперь…
В сущности, отношения между «зеленым» Главным штабом и «коричневым» Главным штабом далеко не всегда так безоблачны, как хотелось бы думать нацистам.