— Приблизительно то же, что «fuck off», но гораздо, гораздо вежливее.
У всех остальных джанков под крышечкой оказался тот же самый «fuck off».
Митрич переместился за руль, чтобы я без помех мог демонстрировать правильное употребление коричневого, и завел мотор. Он обожал водить машину под кайфом. Однажды он на спор, вусмерть обдолбавшись черным, проехал на двух колесах по ограждению моста через Темзу и сверзился в воду, что характерно, почти у самого противоположного берега. Это тем более любопытно, что в трезвом виде мы его за руль старались не пускать: в таком состоянии он нервничал, дергал машину, сбивал пешеходов, давил собак, царапал крылом полицейские автомобили, порой же вообще вел себя неадекватно.
Я бережно, смакуя каждое движение, скрутил пластмассовую крышечку со своего контейнера — «fuck off», естественно, — и, поднеся бутылку к лицу, вдохнул божественный аромат.
О, этот волшебный момент, когда ты медленно, благоговейно, затаив дыхание скручиваешь с бутылки коричневого крышечку и слышишь звук, от которого останавливается сердце: пш-ш-ш-ш! — из-под крышечки под давлением выходит избыточный углекислый газ, нашедший себе дорогу на волю.
Только что открытое коричневое свежо и остро пахнет морем. Благовонные пузырьки подпрыгивают и кувыркаются над горлышком, выстреливают из пластикового контейнера крошечными энергетическими иглами. Из откупоренного контейнера поднимается волнующий дымок, как из бутылки с шампанским. Если понюхать загадочно колышущуюся в глубине контейнера темно-коричневую маслянистую жидкость через некоторое время после вскрытия, можно уловить ярко выраженный запах японской софоры.
Осторожно приблизив бутылку к губам, надлежит аккуратно сделать первый глоток. О, этот первый глоток коричневого! Он всегда падает в организм, как на раскаленную плиту, вонзается в пищевод, словно в лоно изнывающей от желания женщины, обрушивается на все органы чувств разом, словно башни-близнецы нью-йоркского Всемирного торгового центра 11 сентября 2001 года. Ощутив на языке первый глоток коричневого, непроизвольно хочется издать блаженно-восхищенное обессиленное «А-а-а-а-а-а-а!..». Могу поклясться, что он бесследно испаряется, еще не дойдя до желудка. Я почти слышал, как коричневое шипит, соприкасаясь с раскаленной, истосковавшейся по нему глоткой Мидянина.
Кстати, вот что писал в свое время о коричневом правильный литератор Хемингуэй: «Одна такая кружка заменяла собой все вечерние газеты, все вечера в парижских кафе, все каштаны, которые, наверно, уже сейчас цветут, больших медлительных битюгов на внешних бульварах, книжные лавки, киоски и картинные галереи, парк Монсури, стадион Буффало и Бют-Шомон, «Гаранта траст ком-пани», остров Ситэ, издавна знакомый отель «Фойо» и возможность почитать и отдохнуть вечером, — заменяла все то, что он любил когда-то и мало-помалу забыл, все то, что возвращалось к нему, когда он потягивал это мутноватое, леденящее язык, согревающее мозг, согревающее желудок, изменяющее взгляды на жизнь колдовское зелье».
Это вам, что характерно, не какой-нибудь Митя Подольский! Это Хемингуэй!
На вкус коричневое божественно. Не всем нравится с первого раза. Практически никому не нравится с первого раза. Однако подсевший на коричневое джанк не может думать ни о чем, кроме этого специфического вкуса. Оно кисло-сладкое, покалывает язык и оставляет на зубах оскомину — зубы начинают скрипеть, будто свежевымытые волосы. Едва только первая порция коричневого поступает в организм, как тот начинает работать, словно хорошо смазанная машина. Ничего вроде бы принципиально не меняется, но окружающее пространство ощущается совсем по-другому. Ты уже не понимаешь, как мог обходиться без коричневого всего пять минут назад. Ты смотришь на других людей и не можешь понять, как они ухитряются жить без коричневого. Ты не способен представить, как будешь обходиться без коричневого несколько часов спустя, когда его действие закончится.
А потом наступает приход — словно огромная кувалда, обмотанная ватой, с размаху бьет тебя по черепу.
— Ухтышка! Вот это приход! — заценил Семецкий. — Убиться с тумбочки до полного отпада башки! Будто все внутренности подпрыгнули, а потом снова опустились.
— Мы действительно подпрыгнули, идиот! — рявкнул Митрич. — Я наехал на кошку!
— А.
Семецкий притих.
— Коричневое действует вдруг, но далеко не сразу, — сказал я. — Подождите минут пятнадцать-двадцать. Пусть всосется в кровь.