Правда, есть маленькое "но". Чтобы Папа сделался и растерянным, и ошеломленным, и озабоченным, чтобы пошел на поводу у неплохого, но рядового, в общем-то, агента Питера Вандемира, который ободран, который обожжен, который сейчас явно не в себе; да - самое главное чтобы запамятовал или счел необязательным, не в первый ведь раз уже, задействовать второй эшелон охраны, - вот для этого нужны истинно ударные меры. Не хлопок вам парадной дверью.
Какие? Ну например, заложить две мины под свой собственный зад, прекрасно зная, какова вероятность, что сработает только одна. Риск, прямо скажу, не фифти-фифти...
К концу третьего часа он покончил с решеткой первой от входа комнаты-сейфа. Он должен быть угадать и угадал. Пока пилил, он уже видел его - ящичек, чуть-чуть недозадвинутый по сравнению с остальными. Или, наоборот, вдвинутый чуть глубже. Ящичек, который трогали совсем недавно. Питер вытянул его, длинный, набитый карточками, каких он перерыл здесь, наверное, тысяч двадцать. Он нашел, что искал. Материал содержался в трех карточках, и был не окончен - начало, продолжение и продолжение. Для очистки совести он решил досмотреть до конца.
Информация на предпоследней карточке никак не была связана с тем, что он искал. И, тем не менее, именно ее взяв в руки, Питер ощутил, как холодный пот - который уж раз за сегодня! - проступает на висках, а сердце начинает бешено колотиться под горлом. Из-за этих строк, выписанных бисерным почерком Папы, сейчас все, все, все, - все летело к чертям свинячьим в пекло! Питер разожмурился и перечел вновь. Да, к чертям. Повертел карточку в пальцах, сунул на место. Задвинул в ящик остальные, а сам ящик - обратно в стену. Вышел в коридор, сел у ступенек, ведущих к выходу. А может, и не совсем к чертям. Конечно, конечно, не совсем, очень даже не совсем, это я, что называется, с налету... Нет, нет, ничего. Все будет хорошо.
Питер оперся спиной о стену и стал ждать, блаженно вытянув ноги. Они болели.
Глава секретной службы, толстый веселый мужчина, выглядел на редкость несерьезно и расхристанно, и не аляпистый мятый комбинезон, распахнутый на волосатой груди, играл тут решающую роль, - таким же Никлас Ротенберг был и в строгой обстановке своего делового кабинета на сорок седьмом этаже небоскреба "Би-Эм". И машина его - новехонький, но уже побитый "торино-универсал", - громоздкий, изящный, квадратный, стелющийся, скособочивший стукнутый глаз, - была ему очень под стать. Однако место Ротенберг выбрал, не придерешься - второй уровень бана, сверху поток машин, снизу поток машин, и вообще, развязка, редкие траки, заплутавший автобус, по какому пресс плачет, - короче, подходящее.
Для того подходящее, например, чтобы прострелить с верхнего уровня твою, Пити, давно наметившуюся плешь. Ну-ну, одернул он себя, перестань выдумывать. Хотя может быть. Если уж на то пошло, теперь с тобою может быть все что угодно.
- Слыхал, вы как будто попали в переделку?
- Немного, - буркнул Питер. - Я прошу прощения, что заставил вас напрасно ждать, но... у меня действительно... в общем, не было возможности связаться. Окончательные материалы у вас при себе?
- Материалы... - проговорил Ротенберг в задумчивости. - Сегодня двадцать восьмое...
Так. Следовало ожидать. Но сегодня и вправду уже двадцать восьмое, тут он прав. Впрочем, Питер был готов.
- Моя информация уйдет в "Европейскую" через два часа. Если я не вернусь и не успею ее перехватить. Я не блефую сейчас, поверьте. И потом, причем здесь двадцать восьмое? Она будет стоить ровно столько же и завтра, и послезавтра, и через месяц, вы же понимаете. Если хотите знать мое личное мнение, то ваши "Тритоны" - порядочная дрянь, и не знаю, кого уж вы там подмазали в "Европейской", но не об этом же сейчас речь...
Питер заметил, как Ротенберга передернуло. Ничего, пусть кушает.
- Могу даже сказать, откуда у меня эта информация. Хотите? Это очень просто. Когда-то у меня были дела с парнями из Хьюстона, а теперь кое-кому там интересно, что делается в старушке Европе. Я им помогаю время от времени. А они - мне. Могу назвать Питера Уэзерби, Марка Холлиса. Они уже не у дел, так что я им не наврежу, да и вы, думаю, не станете. Январь этого года и... - Питер назвал сложное дробное число, - это вам что-нибудь говорит?
(В январе "Европейская Космическая" вынесла принципиальное решение о расширении парка малых челноков, а сложное число было индексом орбиты, откуда свалился модифицированный "Тритон"; испытания проводились в беспилотном режиме, но все равно - скандал. Впрочем, "Би-Эм" проявила завидную предусмотрительность: низкая орбита находилась почти в самой зоне, упоминающейся во всех регистрах как зона максимального скопления "неорганизованных объектов", попросту говоря - космического мусора. Выводить туда штатные спутники было делом рискованным, и практически никто и не совался. Кроме тех, кому нужно было проворачивать свои темные делишки. Вот, может, этот риск-то их и погубил.)
Теперь глаза Ротенберга из безмятежно-простецких сделались жесткими щелями. Однако Питера это не остановило. Сейчас он был сильнее и знал это.
- "Двадцать седьмой", которого так и не взяли в Балтиморе, - это был я, - сказал он, чтобы все окончательно расставить по местам. Тут он приврал: у "двадцать седьмого" он работал на подхвате, но, в общем, того действительно так и не взяли, хоть за ним и охотилось четыре разведки. Ни его, ни Питера, благополучно возвратившегося в Европу к Элле и стакану - теперь ненавидимого - теплого молока.
Щели не изменили своего блеска, но в глубине их что-то открылось и закрылось вновь. Ротенберг полез двумя толстыми пальцами в нагрудный карман рубахи под комбинезоном, достал блестящую палочку, протянул.
- И еще, - Питер легко взял кассету, - у меня опять изменения, и самое ужасное, я не знаю, на сколько это затянется. Но не более двух суток. Но все равно начинайте без меня, только не раньше послезавтра.
- Мы не собираемся лезть в это дело. Мы не имеем интересов в этом деле. Мы не имеем к этому делу никакого отношения. И не будем иметь.
- Да что вы, никто вас ни к чему и не принуждает. Ни вас, ни вашу фирму в целом. Уведомить, дать, так сказать, сигнал к наступлению, вложить свою лепту в общее начинание - благородно, нет?.. И не огорчайтесь, пожалуйста, мне действительно ничего от вас больше не нужно, я исчезаю с горизонта. Это - последнее - только просьба о любезности, если угодно... И вот еще что, давайте-ка вы уедете первым, да?
Не проронив более ни слова, Ротенберг уселся в свою "торино", испуганно охнувшую под ним, и - Питер ждал удара дверью, рывка, но ничего подобного-плавно взял с места, укатил в полном соответствии с правилами дорожного движения. Ну и нервы, искренне позавидовал Питер. В скользящем мгновении тишина на автостраде над головой с верхнего уровня послышался звук заводимого мотора и - тоже отъезжающей машины. Вот так даже, подумал Питер.
Он повспоминал, что ему еще предстоит сделать сегодня. В общем, немного. Сейчас он отдаст все, что смог собрать, непосредственным исполнителям и, в принципе, перестанет влиять на ход событий. Ну а с завтрашнего дня... Что ж, с завтрашнего так с завтрашнего, он готов. Ничего хорошего от этой затеи ждать не приходится, но и оставить ее он не может. А, Пити, как? А то плюнь. Или нет?