Он знал, что нет. Он не мог бы потом жить спокойно.
Так. Ладно, пока что передоверим секреты и тайны третьим лицам. Наш горький опыт говорит, что третье лицо оказывается зачастую совершенно незаменимым, когда речь заходит о страшных тайнах и всяких смертельных опасностях для жизни. Парадоксально, но факт.
5
Глухой забор из плит литого камня начинался прямо от съезда с национального шоссе. Узкая полоса земли между забором и обочиной была засорена окурками, банками из-под напитков, всевозможными обертками и пробками, пластиковыми бутылками и пакетами и просто обрывками пластика, осколками стекла, прочим. Куски искусственного газона валялись на ней вперемешку с остальным, пыльные, свалявшиеся, как старые тряпки. По правую руку повторяла все изгибы дороги то ли речонка, то ли канал с бурой вялой жижей, волочащей на себе куски сухой пены, обнесенная по берегам колючей проволокой. Через каждые двести метров на аккуратной ноге торчал плакатик: "Опасно. Стоки. Приближаться и брать воду нельзя."
Вот он, значит, какой - Изер. Комбинаты закрываются, а стоки их продолжают оставаться тем, что они есть, и кому до этого какое дело. Кто мне говорил, что будто бы у нас седьмое место в мире по дороговизне земли? Так. Чертов драндулет - Питер частью ехал поездом, затем взял машину у заправочной станции, долго выбирал саму дорогую и (с виду) фешенебельную, оказавшуюся, как водится, совершенной развалиной, да вдобавок чуть не десятилетней давности - еще на двигателе внутреннего сгорания, - как только на шоссе не оштрафовали, висел же знак. Тоже какой-нибудь лопух прохлопал.
Забор, если верить карте, должен идти еще с полкилометра, а потом будут ворота, через которые, кажется, можно въехать внутрь. За забором был когда-то частный лес, во время оно чудом уцелевший; теперь там все еще росли деревья, но полувековое соседство с ядовитым комбинатом сделало свое. В глубине больного леса стоял старый дом. Питеру тяжело было думать, что ожидает его там.
А вот приступы его непонятные пока прекратились, он, кажется, знает, почему, и надеется, что они прекратились насовсем.
- Жаль все-таки, что вы не из муниципалитета.
- Что ж поделаешь.
- Судите сами: дотаций никаких, плата... конечно, это запрещено, обучение должно быть бесплатным, но как быть, приходится выворачиваться, мы оформляем как добровольные пожертвования - когда удается договориться хоть о какой-то плате. Но ведь - крохи, крохи... Большинство воспитанников - сбежавшие из дому, правонарушители, малолетние преступники, - какие у их родителей доходы? Дно - с социальных пособий много не пожертвуешь... И вы не из газеты даже?
- Увы, увы...
Питер отвечал невнимательно, на директора почти не глядел. Ему был неинтересен маленький человечек в потертой одежде, с морщинистыми красными веками. Хотя, в общем его можно пожалеть, подумал Питер. Только если всех жалеть... Меня бы кто пожалел. А главное - ребятишек, с которыми тут творят черт знает что. Которых натаскивают на чужаков, как сеттеров на фазанов. Которых еще немного - и, кажется, начнут науськивать. "Учитель, чужие!" - я никогда не забуду, как это крикнул мальчонка, тот, на ферме Ленца. У меня... вы знаете, у меня ведь мой собственный прадед был фашистом, я помню его фотографию в доме моего детства - в форме, с разновеликими жетонами, значками и ленточками на кителе, - и меня учили им гордиться, и, когда шалил, грозили, показывая на портрет: папин дедушка не одобрил бы твоей выходки, маленький Пити... Ничего, я это дело прекращу. Здесь, по крайней мере.
Директор бубнил:
- ...додуматься устроить школу. Промышленная зона, то, другое... Собственно, закрытый интернат для трудновоспитуемых, а еще одно время здесь была коммуна молодых наркоманов - ну, в смысле которые на добровольном лечении. Но теперь-то, конечно... всеобщая гуманизация, закон о наказаниях, то, другое... бывший карцер вот у нас вроде как место экскурсий, показываем интересующимся посетителям, как вы...
Директор на глазах утрачивал вспыхнувший было интерес. Странно, подумал Питер, неужели я произвожу впечатление сквалыги? Ничего, сейчас он начнет нас любить, как родную маму. Вот, пожалуйста.
- Вот, пожалуйста, - сказал он, - я хотел бы, чтобы эта сумма была истрачена на... ц-ц... благоустройство. Ц-ц... клумбы, белые рубашки воспитанникам, очень желателен фонтан Комплекс... ц-ц оздоровительных мероприятий и сооружений. Что еще? В Биарриц их свозите, что ли, Питер (богатый экзальтированный идиот, он и костюмчик себе выбрал - к зеркалу не подойти; особо, впрочем, выбирать не приходилось) благодушно отдулся. - А сейчас...
Все здесь нужно сравнять с землей, а потом эту землю долго-долго восстанавливать. Только сперва дать хорошенько перегнить. Сколько, интересно, красноглазая сволочь хапнет себе? А местечко-то и вправду глухое - по своей воле кто сюда заглянет. Да. Так. Значит, меня вычислят сразу, меня и вычислять-то... Ну и пусть, я сюда не хитрые партии приехал разыгрывать, у меня на них времени нет.
- А сейчас, - сказал он, - я бы посмотрел... ц-ц... как у вас тут... условия. Познакомиться с воспитанниками, с преподавателям и... ц-ц...
- Прошу, прошу господин Вандемир...
- Какой у вас тут штат?
Питер пересекал двор. А достаточно опрятно, травка худосочная, конечно, но, видно, что подстригается. Развалины посреди двора растрескавшиеся торсы и полуконечности, ага, фонтан был когда-то, большой дом с башнями, большой флигель, все старое, облупившееся, серое, однако без мусора под стенами. Они вошли во флигель, здесь, по-видимому, были классы. Питер присмотрелся: Ленц, надо отдать ему должное, устраивал своих подопечных несравнимо лучше.
- Спортивная площадка? - голосом лже-инспектора сказал Питер, Бытовые условия? Питание?
Директор заводил плечами. Он что-то опять говорил о трудностях, а Питер его вновь перестал слышать, потому что увидел ребят. В следующей комнате шел урок, и дети - человек десять - сидели за столами. Мальчики и девочки. Лет одиннадцати-двенадцати.
- Что? - переспросил директор. - Старше? Да, конечно. А почему вы спрашиваете?
Питер вошел. Учительница - молоденькая, сама как девочка, обернулась. Питеру показалось, что испуганно. Дети дружно встали, дружно сказали: "Здравствуйте, господин директор", дружно сели. Не-ет, у них тут порядочки еще оч-чень серьезные. В столовую не строем ли ходят? Он уже хотел произнести что-то пустое, что-то меценатски-безмозглое, но осекся, увидев глаза детей. Не всех. Кто-то, не заинтересовавшись ничуть, будто такие клетчатые болваны у них вовсе не в диковинку, сразу отвернулся, но многие смотрели и среди них двое. Мальчишка с вихрами и девочка, застенчивая, рыжая и зеленоглазая, у самого окна.
Это - они. Первую секунду глаза их были широко распахнуты, будто они вбирали в себя всего его, затем, вобрав, принялись разбираться с ним, препарировать и классифицировать, и, наконец, вышвырнули, вытолкнули его из своего сознания, из мозга, из души, из чего там, как вещь, с которой все ясно, для которой найдено раз и навсегда точное, определенное место, и к которой понятно теперь как надо относиться, и к ней так и станут относиться, что бы ни случилось, и ныне, и присно, и вовеки веков.