– А я все ви-и-ижу, – тихо пропела Анечка.
– Ктой-то? – заерзал Петр Анисимович. – Ты почему не спишь?
– Деда, а где твой глазик настоящий?..
– Лопнул от старости, Анечка. Мне ведь сто лет.
– Ты, деда, врешь, – убежденно сказала внучка. – Сто лет не бывает.
– Тогда спи, – сказал Петр Анисимович, и Аня послушно заснула.
– …Петр Анисимович!.. Вы где-е? Петр Анисимович! – кричала Глаша, будто играла в прятки. Она вошла в детскую. – Где дедушка-то? – спросила она проснувшуюся Аню. – Э-эх, зла на вас не хватает, деда-то проспала всего! Ладно, одевайся быстрей завтрикать… Куда он подевался-то? И так уж одного глаза нет, а все ходит…
Аня не стала надевать платье, в ночной рубашке она выбежала в пустой коридор, подергала закрытые соседские двери и даже заглянула в черный нкий шкаф в передней, где вну стояла огромная черная с белым нутром гусятница, медная ступа с пестом и безмен для картошки. Дедушки не было.
– Де-да-а, где ты? – жалобно выкрикивала она. – Де-да-а!..
Она заглянула в уборную, вышла на лестницу. Потом побрела в кухню. По дороге она потеряла в темноте один тапок и до кухонной двери доскакала на одной ножке.
– Де-да-а…
Кухня молчала. Входить туда Аня боялась из–за тараканов, но надо было обязательно найти дедушку, и она, зажмурив глаза, толкнула дверь. В кухне было пусто, только тараканы быстро ходили по стенам и потолку. Дверь на черный ход была распахнута. Оттуда надвигалось недовольное бормотанье Глаши:
– …Восемьдесят лет, а вино жрать – конь молодой… – Глаша закрыла за собой дверь и присела отдышаться. – Чего стоишь, простынешь вся. Тапьки где? Кому сказала!
На подоконнике ворчали голуби. Аня потянулась к ним:
– Гули, гули…
– Этих только здесь и не хватало! – Глаша сердито замахала на голубей. – Кыш! Кыш! Тесто тут, а они ходят…
Аня уже поняла – с дедушкой случилось то, что иногда случалось: дедушка ушел пить вино. Она оделась, позавтракала и пошла во Если дедушка ушел рано, он мог уже вернуться…
Конец двора упирался в старый каретный сарай: ночью там стояли пустые пролетки без лошадей. Днем под навесом было пусто, только одна сломанная коляска, накренившись, зарылась пустой осью в землю. Иногда дедушка, попив вина, забирался в нее поспать. Девочка заглянула внутрь пролетки: пусто.
Она уперла руки в бока, как это делала Глаша, и сказала сварливым голосом:
– И так одного глаза нет, а все ходит… – Сказала и задумалась: и почему Глаша, когда бранится, всегда говорит, что дедушка ходит куда-то, ведь он ходит не куда-то, ходит пить вино.
Ее раздумья прервал звонкий шлепок по крыше сарая, Аня вздрогнула: дедушка с Глашей выскочили головы, потому что наверху проснулись бельчата. Она на цыпочках, крадучись, выглянула – под навеса. По земле бегали крохотные рыженькие бельчата, задрав пушистые хвостики. Аня взглянула вверх: скворечника, прибитого к палке над сараем, высунувшись наполовину, торчали два бельчонка, мешая друг другу выбраться. Они упрямо пыжились до тех пор, пока Аня не засмеялась. Бельчата вну в страхе замерли на мгновенье и, прошуршав россыпью по стене сарая, с разгона затолкнули упрямую родню внутрь скворечника. И тут же застряли сами, беспомощно царапая скворечник и друг друга коготками длинных лапок.
– …Все гуляешь, – ровно ворчала Глаша, как будто не переставала ворчать все время, пока Аня гуляла. Руки у Глаши были в тесте. – Гуляй-гуляй, один вон уже с утра гуляет… Поди-ка глянь лучше, кто приехал!
Тетя Маруся стояла перед трюмо и причесывалась. Длинные рыжеватые волосы закрывали всю спину.
Через несколько минут, обцелованная теткой, Аня сидела за столом и, урча, ела грушу. Груша была почти с ее голову; Аня с трудом удерживала ее двумя руками, Сок капал на платье, но тетя Маруся стояла спиной и безобразия не видела.
– А дедушка где?
– Вино пить ушел, наверное, – сказала Аня. Тетя Маруся резко повернулась, ошарашенная спокойной интонацией племянницы.
– Не говори глупости, Аня! Да ты все платье закапала! – Тетя Маруся достала сумочки душистый носовой платок и за косички небольно оторвала племянницу от груши. – Ну-ка встань. Господи!..
– Ничего… Я другое одену. – Аня положила недоеденную грушу на стол, облалась.
Тетя Маруся подошла к трюмо, взглянула в зеркало и снова обернулась:
– Ну-ка. У тебя пальчики маленькие, выдерни-ка, – она дотронулась указательным пальцем до двух маленьких родинок на губе и подбородке. На каждой родинке рос тоненький, еле заметный прозрачный волосок, – ноготками…
В комнату вошла Глаша.
– Нет, ты глянь! – всплеснула она руками. – Все платье гваздала!.. – Глаша подошла к шкафу, на дверце которого деревянная цапля на одной ноге держала в длинном клюве виноградную гроздь с растрескавшимися ягодами, достала белое блюдо и, недовольная Аней, а еще больше беззаботностью Марьи Михайловны, поджала губы.
Тетя Маруся сделала строгое лицо, подтверждающее ее солидарность с домработницей, но как только Глаша вышла комнаты, напомнила племяннице:
– Ноготками и – сразу, а то больно, ну…
Управившись с волосками, тетя Маруся взяла с подзеркальника шпильки. Она туго зачесала волосы и воткнула в голову широкий гребень. Пучок получился огромный. Тронула стеклянной палочкой за ушами, провела по шее…
– Зачем? – спросила Аня, снова въедаясь в грушу.
– Ты почему не переодеваешься? – спросила тетя Маруся. – Это лаванда.
– Как духи?
Ответить тетя Маруся не успела, потому что в дверь позвонили. Так звонил только Михаил Семеныч: нажимал кнопку и держал, пока не откроют.
Тетя Маруся тяжело вздохнула и пошла открывать. Аня с грушей – за ней.
Михаил Семеныч Бадрецов переступил порог как обычно: руки за спину, картуз на бровях.
– Здравствуйте, папаша, – почтительно сказала тетя Маруся и поцеловала отца в щеку, для чего ей пришлось немного вывернуть голову и пригнуться – мешал картуз, а подставляться под поцелуй поудобнее, упрощать встречу Михаил Семеныч не желал.