А потом в их городишко привезли блокадных из Ленинграда. Они тенью бродили по улицам‚ часами‚ в бессильной‚ сидячей очереди ждали открытия столовой‚ где им – кроме обычного хлебного пайка – давали еще УДП‚ усиленное дополнительное питание‚ "умрешь днем позже": суп из соленых помидоров‚ ложка водянистой каши‚ мочегонный чай с сахарином. После еды блокадные становились кучкой у окошка раздатчицы‚ пристально глядели внутрь‚ нюхали слабые‚ ненаваристые запахи: молча‚ терпеливо‚ без просьб и уговоров‚ пока раздатчица в слезливой истерике не захлопывала окошко‚ – а затем шли на рынок‚ становились кучкой‚ жадно рассматривали выставленное там великолепие: лепешки из жмыха‚ лепешки из травы с отрубями‚ лепешки из картофельных очисток‚ черные‚ комковатые лепешки неизвестно из чего. Было плохо всем: и местным‚ и приезжим; однажды парикмахерша упала в обморок от голода‚ и Костик ждал потом с подстриженной‚ как у каторжника‚ половиной головы‚ пока не пришла сменщица.
В это самое время и забрали в армию брата Лёку‚ отправили в артиллерийское училище: семнадцати лет‚ из десятого класса – немцы стояли под Сталинградом. Когда они вернулись домой‚ в свою квартиру‚ на родной бульвар‚ Лёка был уже на фронте и прислал фото: тонкая‚ беззащитная шея в широком вороте гимнастерки‚ худое‚ решительное лицо обиженного подростка. Мама часто плакала по темным углам и ежедневно писала ему письма‚ с обязательной припиской от няни: скоро ли Лёка вернется с войны и купит обещанную ей избушку. Лёка отвечал редко и коротко: "Жив‚ здоров‚ избушка за мной". Больше от него и не требовалось‚ лишь бы регулярно приходили конверты со штемпелем: "Просмотрено военной цензурой"‚ "Красноармейское письмо. Бесплатно." Некогда было Лёке письма расписывать: воевал Лёка с фашистами.
Сергей Сергеевич‚ отец Костика‚ отвоевался в конце сорок четвертого. Всю войну сапером прошел‚ в госпиталях всласть навалялся. Три форсированные реки – три ранения – два ордена. Приехал – бегом бежал с Белорусского вокзала‚ не мог дождаться‚ пока метро пойдет. Он открыл копейкой парадную дверь‚ ворвался в комнату‚ когда все еще спали‚ и не раздеваясь‚ с вещмешком за плечами‚ начал бегать‚ задыхаясь‚ вокруг стола‚ а они глядели на него и плакали: мама на диване‚ няня на раскладушке‚ а Костик в своей старой кроватке‚ из которой торчали наружу его ноги.
Пришел из армии дядя Паша‚ Нинкин отец. Всю войну крутился под Москвой: две звездочки – лейтенант‚ свой "Виллис"‚ с шофером. Раз приехал – мешок с горохом забросил. Другой раз – трофейный ковер. Потом – аккордеон. Вернулись из деревни тетя Шура с Нинкой‚ а ковер моль прогрызла‚ а аккордеон у батареи рассохся‚ а мешок с горохом обмяк‚ одна шелуха в нем. Горох мыши съели‚ все горошинки‚ до одной‚ выбрали. Бестолковый дядя Паша: при добре был‚ а добром не попользовался.
Воевал Экштат Семен Михайлович. Сбрили ему шевелюру‚ одели стираную форму‚ ботинки с обмотками. Когда прощаться пришел‚ вся квартира охнула‚ все женщины в голос заревели: тоненькие ноги в неумелых обмотках‚ сутулая спина под белесой гимнастеркой‚ из-под низкого воротника кадык выпирает‚ на маленькой обритой голове пилотка по уши. Был поэт‚ композитор‚ ребе‚ а теперь не красноармеец‚ не боец – солдатик. Всю войну с полевым госпиталем прошел‚ лекарства для раненых готовил.
Лопатин Николай Васильевич тоже воевал. Начал с ополчения‚ со взвода интеллигентов – банковских работников. Их собрали‚ построили – только солнце в пенсне засверкало. "Шагом марш!" – они и пошли. "Запевай!" – они и запели. "Мадам‚ у-же па-да-ют лис-тья... Раз-два!" Оружия ни у кого не было. Даже у командира полка ополчения висела на ремне пустая кобура‚ а в руке железный прут. "Что же мы‚ – говорил командир‚ размахивая прутом‚ – не достанем оружия у немцев? В первом же бою достанем!" В первом же бою на них пошли Гудериановские танки‚ и чуть не весь полк полег на месте. Вышел из Москвы Лопатин Николай Васильевич – тихий банковский служащий‚ а закончил войну – орден на груди и набор медалей.
И дядя Пуд воевал. На складе‚ на своем боевом посту. В первые же налеты разбомбил германец дядю Пуда‚ разбомбил вместе со складом. Загорелась крыша‚ жарким‚ дымным пламенем полыхнула толь. Волоком тащил ящики с гвоздями‚ с дверными петлями‚ большой живот мешался в тесных проходах. Надорвался дядя Пуд‚ неделю покряхтел на лежанке и помер. Отпевали его в церкви‚ поставили над могилой крест из водопроводных труб‚ с узорами из проволоки‚ покрашенный масляной краской‚ – мужички на кладбище крестами промышляли‚ – и написали на табличке: "Ерофей Косьмич Степин. 1872–1941". Ерофей Косьмич – это и есть дядя Пуд.
Умер он – тетя Мотя одна осталась. Занавесила окно черной бумагой‚ еще икон понаставила: келья‚ как есть келья‚ и духа мужского нету. В налеты не спускалась в бомбоубежище‚ а становилась на колени и Богу молилась – бомбы от дома отводила. "Это Бог вас спас‚ – говорила с важностью. – Услыхал мои молитвы". Вся квартира воевала‚ весь дом‚ своей молодостью‚ своими морщинами‚ голодом и холодом своим‚ горем и печалями. В шестой квартире – Герой Советского Союза. В третьей – слепой. В четвертой – без рук‚ без ног: инвалид беспомощный. В первой‚ в пятой‚ в восьмой – похоронные‚ похоронные‚ похоронные... Кто погиб‚ кто пропал без вести. У них – Ренат Ямалутдинов. Ушел Ренат на войну в первый день. Последний раз дотронулся до Самарьи‚ – он засветился‚ она засветилась‚ – и ушел. И исчез. Ни письма‚ ни известия. Пропал человек‚ будто его никогда не было. Будто не жил на свете казанский татарин Ренат Ямалутдинов‚ не работал днем‚ не учился вечером‚ не любил ночью жену свою Самарью. Осталась после него вдова – шемаханская царица.
А потом пришел день Победы. Радостный‚ счастливый‚ с оглушительным салютом. Многие плакали в этот день: по погибшим‚ по искалеченным‚ по самим себе. И Вера Гавриловна тоже плакала‚ потому что от Лёки давно не было известий. И прошла неделя мирной жизни‚ и прошел месяц‚ а известий всё не было‚ и война не уходила из их квартиры‚ и день Победы для них не наступал. И пришла наконец по почте скромная‚ стандартная бумага‚ где черным по белому было написано‚ что их сын Лёка‚ добивая ненавистных фашистов‚ сложил голову в проклятой Германии‚ похоронен в братской могиле‚ и вечная ему за то память. Погиб Лёка‚ погиб человек‚ который еще в детские годы знал такое число‚ до которого сто лет считать надо. Ты не досчитаешь – дети досчитают. Дети не досчитают – внукам останется. Погиб Лёка – и счет на этом оборвался. Погиб Лёка – и война кончилась.
4
Третий урок – немецкий.
Точно по звонку появляется Ольга Матвеевна‚ пышная‚ черноволосая‚ с кудряшками от перманента. Бровки черненькие‚ щечки аленькие‚ формы-мячики во все стороны. Год как из института‚ месяц как замужем: цветет женщина от полноты жизни.
– Ну‚ хулиганы‚ чего натворили?
На Ольгу Матвеевну приятно посмотреть. Ольгу Матвеевну любит весь класс. Даже Карл Беркин не сморкается у нее на уроках‚ терпит до перемены. Даже радисты‚ глядя на нее‚ смутно начинают угадывать‚ что на свете существуют не одни радиосхемы. Толик Степанов забывает про общественные дела‚ Леонард Вахмистров – про петиханское государство‚ а о Кольке Борисенко и говорить нечего. Неотрывно смотрит на нее с первой парты‚ завораживает неотразимым взглядом‚ ноги подальше вытягивает‚ чтобы спотыкалась об них любимая учительница. Когда Ольга Матвеевна замуж вышла‚ всеобщее уныние наступило. Муж – летчик‚ герой войны. Одно это и утешило.