Была тетя Мотя уборщица‚ теперь повысили – стала лаборантом‚ получает денег побольше. А ей много не надо‚ она их всё одно в церковь относит. Свечи ставит‚ в кружку кидает‚ нищих на паперти оделяет. Нет‚ говорят‚ у нас нищих‚ перевелись в связи с общим прогрессом жизни‚ даже "Крокодил" перестал над ними смеяться‚ – глупо смеяться над тем‚ чего нету‚ – а для тети Моти кто руку протянул‚ тот и нищий. Ты протяни – она и тебе подаст. А сама ходит вечерами на Палашовский рынок‚ подбирает непроданные остатки: картошку‚ которую покупатели с весов скинули‚ вялую морковку‚ забытый пучок лука. Что у кого в квартире пригорит‚ прокиснет‚ просто останется‚ ей на стол ставят. "Кладите‚ – говорит. – Всё кладите. Люблю горелое‚ люблю и пересоленное". Живет тетя Мотя в пустой почти комнате. Лежанка‚ стол да две табуретки. Всю мебель дяди Пуда в войну истопила. Хорошая была мебель‚ сухая. Другие жильцы давно уж стены побелили‚ полы натерли‚ а у нее потолок серый‚ закопченный‚ где печка стояла – пятно на паркете‚ а около форточки‚ куда труба выходила‚ черным-черно. Зато икон много: блестят – переливаются в лампадном свете‚ свои иконы и дареные. Блаженная тетя Мотя‚ кликуша. У нее явления всякие‚ весь приход наслышан‚ умиляется. То‚ вроде‚ затемнится где-то‚ то засветится‚ то стук пойдет... Из церкви придет‚ соседские остатки в одну кастрюлю сольет‚ разогреет‚ поест‚ Богу помолится‚ на лежанку завалится. Спит тетя Мотя без задних ног. И сны ей снятся всякую ночь: божественные сны‚ с подробностями. Она их жене Лопатина Николая Васильевича рассказывает: про ангелов летающих‚ про пение райское‚ про святых апостолов. А та заберется с ногами на тахту‚ глазами жгучими уставится – слушает. Той интересно. Есть у квартиры такое подозрение‚ что она эти сны записывает. Иначе с чего бы стала подробности выпытывать? "На хрена мне ее записи нужны? – удивляется дядя Паша‚ Нинкин отец. – Ежели надо‚ я и сам Мотю послушаю".
Жена Лопатина осталась в войну вдвоем с Лялей‚ работать пошла. Хоть и боярского она роду‚ а есть-пить надо. До сих пор работает: сворачивает фунтики из пергаментной бумаги‚ заполняет краской‚ галстуки разрисовывает. Или ковры из одеял по трафарету делает. Очень бойко идут в магазинах ковры из байковых одеял‚ только запах от краски – не продохнешь. А вечером‚ когда все с работы приходят‚ запирается жена Лопатина в своем кабинете‚ и чего она там делает – неизвестно. Раньше стихи мужу читала – теперь не читает. Раньше гулять с ним выходила – теперь не выходит. Слова лишнего не скажет‚ голоса не повысит‚ лишь глаза часто жмурит‚ когда нервничает. Только раз‚ этой весной‚ в самое вишневое цветение попросила она мужа отвезти ее за город‚ в лес. Им попалась дальняя электричка‚ битком набитая мужиками с мешками‚ молочницами с пустыми‚ гремящими бидонами. Их стиснули при посадке‚ отшвырнули в разные стороны‚ приплюснули‚ и всё бы ничего – можно стерпеть‚ но попался‚ как на грех‚ пьяненький дядечка‚ который звонко‚ по-поросячьи‚ икал в свое удовольствие‚ и придирался он почему-то к ее шляпке. Долго она терпела обидные замечания вперемежку с нутряными звуками‚ но дядечка оказался изобретательным‚ и когда от одной особо удачной остроты заржало полвагона‚ она скривилась‚ выкрикнула горлом и‚ работая локтями‚ отпихивая потные тела‚ полезла на всеобщую потеху к выходу‚ по мешкам и бидонам. Теперь она из дома почти не выходит‚ а Лопатин Николай Васильевич сидит по вечерам на кухне‚ жарит любимые картофельные оладьи‚ слушает‚ как около помойного ведра шуршат тараканы. По воскресеньям заходит к Хоботковым‚ с Верой Гавриловной беседует: он жалуется‚ она утешает‚ и наверно‚ неравнодушен к ней‚ потому что всякий человек тянется к женской ласке и доброте. Тоскливо человеку. Тоскливо и неуютно. А если дома неуютно‚ где тогда уютно?
Дочка Лопатина Ляля вышла замуж. Муж – офицер. Веня Вдовых. Золотая голова‚ золотые руки. Всем поможет‚ всё починит: горя теперь не знает квартира с водопроводчиками‚ слесарями‚ электриками. Этим летом демобилизовался Веня‚ пришел первый раз в кепке – и вроде‚ короче стал. Предлагали ему в охрану перейти: хорошие деньги‚ и обмундирование‚ и паек‚ – да он не захотел. А у самого образования никакого‚ девяти классов нету. Пришел на завод‚ освоился‚ так начал вкалывать – рабочие останавливали: "Эй‚ малый... Из–за тебя расценки снизят". Днем вкалывает‚ после смены обольется в душе‚ вытрется серой‚ жесткой‚ со стружками‚ бумагой‚ – здоровенный‚ в три обхвата‚ рулон в раздевалке стоит‚ подходи – отматывай‚ – и в школу. Веня по вечерам учится‚ а жена его Ляля лениво ходит по квартире в длинном‚ шитом золотом халате без рукавов‚ кружевное белье наружу выглядывает‚ полные белые руки нехотя двигаются‚ пук волос небрежно заколот‚ грудь вольно лежит под кружевами. Видная‚ крупная‚ в теле‚ глаза сонные – никакие‚ а Веня Вдовых рядом с ней‚ будто из концлагеря: запавший живот‚ обтянутые скулы‚ красные от недосыпания глаза и шапка золотых волос.
После работы ходит Ляля в кино‚ любит фильмы с пением‚ с танцами‚ с участием Дины Дурбин. А когда возвращается домой‚ обязательно пристают мужчины‚ – не могут они позволить такой женщине пройти мимо‚ – доводят до дома‚ пытаются заговорить‚ развить знакомство в интересующем их направлении‚ а она никак не реагирует. Не поощряет и не отталкивает. Самый обидный для мужчины вариант. Когда они поженились‚ переживал Лопатин Николай Васильевич‚ что мешает им‚ потому что спит тут же‚ на старом диване‚ и Веня очень стеснялся‚ шелохнуться не смел на брачном ложе. Веня и теперь стесняется‚ а Ляля – нет. Ко всему безразличная‚ ко всему равнодушная. Что в постели‚ что на работе. Лениво бродит по коридору – все прелести напоказ‚ мужчин в соблазн вводит.
А коридор за эти годы стал еще мрачнее‚ разводы расползлись по потолку‚ штукатурка потрескалась и местами обвалилась. До войны обещал управдом товарищ Красиков сделать ремонт‚ в войну ничего не обещал – не до того было‚ теперь опять обещает. Деревья на бульваре разрослись‚ кронами сомкнулись. Бродит по бульвару тихий дебил Гена‚ тоскует. Довоенные дети выросли‚ а новые не признают его‚ не принимают в свои игры: постарел Гена за эти годы‚ одряхлел не по возрасту. Уже не носится по бульвару‚ не заливается смехом‚ не тычет пальцем в грудь: "Ты сумасшедший‚ шедший‚ шедший‚ шедший..." Сохранилась от прошлого одна лишь любовь к бретелькам. Бродит по бульвару старая‚ неряшливая женщина‚ вся в бородавочных кустиках‚ подолгу выгуливает толстого кота в набрюшнике. Она дергает за шпагат‚ обвязанный вокруг туловища‚ и раздраженно шипит на кота‚ а кот шипит на нее‚ и так они проходят по боковой дорожке‚ занятые друг другом до злости‚ до взаимной ненависти. Выходит на бульвар женщина помоложе с глазами печально-удивленными‚ выводит гулять петуха на ниточке. Петух медленно идет по газону и что-то клюет в пыльной‚ затоптанной детскими ножками траве‚ а женщина бредет следом‚ держит в руке конец ниточки‚ а голова наклонена вниз‚ всегда вниз‚ будто разыскивает потерянное. Смотрят со скамеек няньки‚ неодобрительно поджимают губы на такое безобразие.
А няньки на бульваре уже не те: раньше это была профессия‚ а теперь дело случая; меньше стало нянек: то ли повымирали в войну‚ то ли затруднения с пропиской. Зато ребятишек полно: звенит бульвар от крика‚ от звонков трофейных велосипедов‚ содрогается от топота ног. Храбрые стали ребята‚ война научила самостоятельности. Растекаются‚ расползаются по городу‚ по окрестным улицам‚ с завистью поглядывают на лотки с мороженым‚ на недосягаемые кубики: тридцать пять рублей пачка‚ восемнадцать рублей – половинка. По вечерам слушают ребята радио‚ ждут заранее свои любимые передачи. На улице Воровского живет специалист-физик‚ у него стоит экспериментальный телевизор. Полдома набивается в комнату‚ когда идет пробная передача. Жизнь не стоит на месте‚ отставших не дожидается. Не успел моргнуть‚ а она вон куда ускакала! Хоть плачь‚ хоть догоняй – твое дело.