Толя Кошелкин возвращается один‚ без секретарши‚ – оставил ее внизу‚ на скамейке‚ извинился смущенно‚ будто на минуточку‚ по нужде‚ – а ребята еще не звонили‚ и неизвестно когда смогут. Разговор у начальника приятный и оттого продолжительный. Толя смотрит на Риту Колчину‚ Рита кивает головой и идет в кабинет требовать прибавки. Она это делает периодически‚ потому что ей обидно. Кончили институт вместе‚ на работу пришли вместе‚ но ребята уже старшие инженеры‚ а она – нет. Дело не в деньгах: разница – копейки‚ дело в принципе. Саша Терновский не одобряет этого: просить – только унижаться‚ а Толя Кошелкин с ним не согласен. "Неважно‚ с чем ты вошел в кабинет. Важно‚ с чем ты вышел".
Начальник нехотя кладет трубку‚ нехотя слушает Риту – проза‚ суконная проза‚ но телефон уже освободился‚ и Толя сразу набирает номер.
– Алло! – кричит кадровик. – Не слышу! Говорите громче...
Громче нельзя‚ громче – в кабинете услышат. Толя набирает еще раз.
– Не слышу! – орет кадровик. – Ничего не слышу. Перезвоните из другого автомата!
И вешает трубку.
Вскочили‚ побежали по пустому отделу. Мимо изумленной секретарши: "Некогда‚ тетенька‚ некогда..."‚ мимо толстой вахтерши с пустой кобурой на боку: "Живее‚ мамаша‚ живее..."‚ за проходную‚ на улицу‚ к соседнему автомату: "Кончайте болтать‚ девочки! Закругляйтесь! Не вы одни! Разговор свыше трех минут не разрешается..."
Толя бросает монетку‚ набирает номер: короткие гудки‚ линия занята. Еще набирает – занято. Еще – занято. Занято‚ занято‚ занято...
– Последний раз‚ – говорит Толя. – Если занято, надо ехать.
Набирает номер. Занято. Надо ехать.
У Толи родительский "Москвич" – первая модель‚ и оттого вечно грязные руки и под ногтями черно. У него машина с секретами‚ чтобы не угнали‚ не сняли колеса. Хоть она латанная-перелатанная‚ крашенная-перекрашенная‚ живого места нет‚ а всё одно жалко. Такие секреты Толя понаделал: ее качнешь разок‚ а она уже орет на всю улицу. Очень много придумано хитрых способов от особых гаек на колесах до наборных замков на руле‚ и лучшие умы продолжают работать в этом направлении. Даже милиция рекомендует принимать меры‚ предотвращающие пуск машины посторонними лицами. "Наш моральный облик‚ – объясняет Саша Терновский‚ – стоит на таком высоком уровне‚ что его надо уже поддерживать".
Толя едет быстро‚ рискованно‚ обгоняет грузовики‚ трясется по булыжнику на трамвайных рельсах. Ребята кричат‚ перебивают каждого‚ до конца не дослушивают. Настроение боевое. Шутка ли‚ едут навстречу собственной судьбе. Часто ли такое доводилось? Совсем не часто. Можно сказать‚ никогда. "Закрой на минуту глаза! – кричит Саша водителю. – Закрой на минуту глаза... Я тебе такую картину нарисую – ахнешь!"
Лихо подкатывают к отделу кадров‚ распахивают дверцы‚ кидаются в дом. Кабинет заперт. Постучали – не откликается. Сунулись туда‚ сунулись сюда – нигде нет. Ушел кадровик‚ исчез в неизвестном направлении.
– Обедает‚ – говорит уборщица. – Сей момент вышел.
– У‚ твою... – со злостью бормочет Толя‚ и Рита делает вид‚ что ее это не касается.
Толя Кошелкин – неудачник. Ему вечно не везет. Чаще всего от своих неудач страдает он сам‚ но там‚ где невозможно страдать одному‚ вместе с ним страдают и другие. Толя родился в этом веке‚ и для него – а вместе с ним и для других – ученые приготовили атомную бомбу‚ за ней водородную‚ ракеты-носители‚ какие-то жуткие кнопки‚ которые можно нажимать‚ но почему-то до сих пор не нажали: испытывают наши нервы. Ничего подобного до Толиного рождения не было‚ и можно смело сказать‚ что не он родился в ядерный век‚ а ядерный век состоялся в его время. Он во всем виноват‚ – Толя Кошелкин‚ хронический неудачник‚ – во всех несчастьях и войнах‚ в беззакониях и своеволиях‚ в распрях и проявлениях великой тупости‚ во всем‚ что хоть отдаленно касается его самого‚ а так как его касается абсолютно всё‚ творимое в мире‚ Толя Кошелкин виноват во всем. И если бы он родился раньше‚ было бы плохо нашим предкам‚ а если бы он родился позже‚ стало бы нехорошо нашим потомкам. На наше горе‚ он родился в наше время. Толя Кошелкин – наш современник. Ему‚ неудачнику‚ должно быть плохо – такая уж у него планида‚ – но мы-то за что страдаем?
Нехотя садятся в машину‚ едут обратно‚ вылезают у проходной. Туда и обратно сгоняли в момент. А что толку?.. Берут в ларьке по кружке пива‚ выпивают без удовольствия‚ плетутся в скверик досиживать перерыв. Сидят на скамейке‚ привалившись друг к другу‚ несчастные инженеры‚ дипломированные специалисты. Многое после института позабывшие‚ мало получившие взамен‚ а главное‚ так и не выявившие: что могут‚ что под силу‚ какие из них инженеры?
Двадцать шесть лет каждому. Двадцать шесть лет. Господи‚ как поздно мы состоимся! И состоимся ли мы так поздно‚ Господи?
9
"Подумать только‚ – часто повторяет Вера Гавриловна. – Костик – уже инженер..."Работает Вера Гавриловна на прежней секретарской должности. Телефоны звонят непрерывно‚ по три трубки на столе лежат‚ да вызовы в кабинет‚ да народ толпой‚ да всем некогда‚ да письма входящие и исходящие‚ да приказы‚ да что-нибудь отпечатать... Постарела Вера Гавриловна заметно‚ ссохлась‚ уменьшилась в размерах‚ сдали нервы от постоянных волнений за мужа‚ за младшего сына. Сколько уж лет без войны вокруг войны ходим – то ближе‚ то дальше‚ уже и привыкли‚ живем‚ будто так и положено жить‚ будто другой жизни не бывает‚ а Вера Гавриловна не привыкла и не привыкнет никогда. Кто-то должен на белом свете беспокоиться за всех? Вот она и беспокоится: одного сына отдала‚ теперь к другому подбираются. И не защитишь‚ не спрячешь‚ не отгородишься дверью от страшного мира. Приезжала делегация из дружественной Германии‚ послали Веру Гавриловну стенографировать вечер встречи‚ а она отказалась. Тихая‚ нежная‚ деликатная – наотрез. "Не пойду! Хоть увольняйте". – "Вера Гавриловна‚ мы понимаем ваши чувства. Но это уже другие немцы". – "Для вас другие‚ для меня – те же". – "Вера Гавриловна‚ сколько времени прошло‚ пора бы и позабыть". – "Вы добрые – вы и забывайте. Я злая – я не забуду". Вера Гавриловна не забудет. Вера Гавриловна всё помнит. У Веры Гавриловны пометка сделана‚ узелок завязан на проклятой Германии: братская могила‚ а в могиле сын Лёка‚ девятнадцати лет‚ которому бы жить да жить‚ да растить детей‚ да радовать стариков-родителей. Не просите Веру Гавриловну. Она не забудет!
"Что ты беспокоишься? – улыбается Сергей Сергеевич. – Молодым я уже не умру". После огромного перерыва стали строить дома‚ работы прибавилось‚ опытных специалистов рвут на части. Сергей Сергеевич командует большим отделом‚ разрывается на тысячи дел‚ живет в свое удовольствие. Быстрый‚ решительный. Даже в буфете. Берет стакан чая‚ коржик‚ два яблока. Режет яблоки на куски‚ бросает в чай. Не успевает кусок очутиться в стакане‚ как он подхватывает его ложкой‚ сует в рот. Делает это быстро‚ судорожно‚ глотает‚ не жуя. Думает о делах‚ глаза беспокойно бегают по залу‚ никого не замечают. Вся затея с яблоками бессмысленна. Яблоки не успевают намокнуть‚ не становятся мягче. С таким же успехом можно сначала съесть яблоки‚ а потом выпить чай. Но он всегда режет и всегда бросает в стакан. Потом выскакивает из буфета‚ бежит в отдел‚ на ходу включается в работу.
Если он говорит "надо"‚ все без звука остаются по вечерам. Зато в другой раз‚ когда сверху торопят‚ требуют внеурочной работы‚ он обходит своих‚ потихоньку шепчет: "Бегите домой. Завтра доделаем". И впереди всех шагает к трамваю. Он всегда шагает к трамваю впереди всех‚ и знающие люди спорят с новичками на пиво‚ что его никто не обгонит на пути к трамвайной остановке. Был у Сергея Сергеевича сердечный приступ‚ приезжала неотложка‚ скрутило – думали не выкарабкается. "Всё равно не умру‚ – просипел сведенными от боли губами. – Сдохну‚ а не умру". Даже врачиха засмеялась. Выкарабкался Сергей Сергеевич‚ и опять бегает‚ и внешне не меняется совсем‚ будто его засушили‚ дни своего рождения праздновать не дает и повторяет‚ как заклинание: "Мне двадцать шесть лет. Мне всё еще двадцать шесть".