На полигоне Толя Кошелкин умер в последний раз. Умер глупо‚ обидно‚ по небрежности одного из равнодушных ко всему технарей. Кто-то понадеялся на авось‚ как часто надеялись до этого: авось сойдет‚ авось обойдется‚ лишь бы заработало сейчас‚ в сию минуту‚ а потом переделаем‚ сработаем на совесть‚ как надо‚ но "потом" всегда остается на потом‚ а "авось" срабатывает неожиданно‚ бомбой замедленного действия.
В последний раз Толя Кошелкин умер просто‚ буднично‚ невесело и насовсем. Долго никто не верил‚ даже после похорон‚ всем казалось‚ что опять он лежит в больнице‚ скоро выйдет и можно будет всласть посмеяться над его очередной смертью. После него осталась жена‚ но детей после него не осталось. Такие люди не должны умирать. Не так богато мы живем‚ чтобы разбрасываться такими людьми. А если они умирают‚ кто-то должен остаться взамен. Чтобы было над кем посмеяться‚ чтобы поблекли наши неудачи на чужом фоне‚ чтобы радоваться своей – кто бы мог подумать? – счастливой доле. Толя Кошелкин умер‚ и никого после себя не оставил.
Когда мне плохо‚ когда мне очень плохо‚ скверно на душе и ничего не получается‚ когда нет возможности сделать так‚ как хочешь‚ и доказать то‚ во что веришь‚ когда тупые‚ сальные рыла рядами заслоняют горизонт‚ а привычная тоска холодной лапой грубо сжимает сердце‚ я вспоминаю Толю Кошелкина и вслух – обязательно вслух‚ иначе не поможет – говорю сам себе: "Всё в порядке. Всё в полном порядке! Мне хорошо. Мне очень хорошо. Просто великолепно. Мне лучше‚ чем ему".
Где ты‚ мой милый‚ мой застенчивый друг? Куда ты уходишь‚ куда ты ушел от меня? Сгладились черты твоего лица‚ стерлись очертания фигуры‚ и только неясный силуэт проглядывает на дороге: ты ли это удаляешься от меня или приближается ко мне кто-то другой? С годами я становлюсь дальнозорким‚ но вижу тебя всё хуже и хуже: какие для этого нужны очки‚ какие увеличения? А ведь когда-то мы были с тобой одно целое‚ единый организм: твой вдох – мой вдох‚ твой выдох – мой выдох‚ но я не уловил момента‚ когда ты отделился от меня и встал рядом‚ я этого просто не заметил‚ потому что мне было некогда‚ потому что я спешил. И поначалу казалось‚ это я ухожу от тебя‚ я бегу куда-то‚ куда надо и куда стоит бежать. Не только я – все бежали‚ толкая друг друга в спины‚ толкая в спину самих себя‚ а ты стоял на месте и смотрел вслед. Ты стоял не один: вас было много‚ потому что нас было много. Вы смотрели нам вслед и молчали. Только губы беззвучно шевелились. А может‚ мы не слышали ваших слов: бежишь-шумишь‚ шум – это доказательство‚ шум – оправдание‚ шум – это цель. Не шумит тот‚ кто ничего не делает. И бежать без тебя было легче‚ спокойнее‚ иногда выгоднее. А потом вместо тебя пришли другие: мой вдох – их вдох‚ мой выдох – их выдох‚ и я опять не уловил момента‚ когда они заняли твое место. Природа не терпит пустоты‚ – так нас учили в детстве‚ – и если от тебя ушел застенчивый‚ его место займет хам‚ если ты прогнал доброго‚ ты принял злого‚ и вместо честного человека жди проходимца. Орда. Дикая орда. Топчем самих себя. Это страшно: мы под копытами. И незаметно: копыта – это мы.
Где ты‚ мой милый‚ мой застенчивый друг? Куда ты уходишь‚ куда ты ушел от меня? Было время – ты свистел у меня под окнами‚ и я знал‚ что это идешь ты. Давно уже не слышу знакомого свиста‚ давно не знаю‚ что с тобой. Бродишь ли ты‚ как раньше‚ теплыми вечерами по тихим‚ пустынным переулкам‚ когда тополиный пух легкими прядями ложится на мостовую и сдувается ветром в непрерывную полосу вдоль бортика тротуара? Ребятишки поджигают его‚ и фыркающий огонек резво бежит по переулку под детский визг и пронзительные крики. Во дворе горит костер‚ кто-то качается на качелях‚ и черные силуэты – летучие мыши – беззвучно проносятся на фоне огня, исчезая в темноте‚ чтобы снова появиться и снова исчезнуть. Из окна вылетает папироса‚ ударяется о подоконник и‚ рассыпавшись в сноп быстрых искр‚ плавно летит вниз‚ кружась пропеллером. Начинается дождь‚ неторопливо‚ крупными каплями‚ как бой гигантских часов. В трамвае открыты все окна. Ветер гуляет в трамвае‚ и вместе с ветром белыми прерывистыми струйками проносится через вагоны тополиный пух. Легкий‚ воздушный‚ захлебнувшийся ветром трамвай идет по мосту‚ и черный от дождя асфальт на середине моста неожиданно становится пятнистым‚ а потом и совсем серым. Это граница дождя‚ его предел‚ будто река делит город на две части. Ты въезжаешь в иной город‚ как в чужую страну‚ и с любопытством проходишь по улицам‚ прижимаясь к стенам домов. Ты всегда прижимаешься к стенам в отличие от тех‚ кто идет посреди тротуара‚ гордо подняв голову. Это на них обращено всеобщее внимание‚ это их замечают и отличают в первую очередь‚ а тебя будто нет на свете. Но ты есть: ты с краю‚ ты около стеночек. "Не стыдись! Не смей стыдиться!.. Сегодня здесь стыжусь я. И вообще‚ там‚ где есть я‚ стыжусь я. Ты – мой заместитель..."
Где ты‚ мой милый‚ мой застенчивый друг? Куда ты уходишь‚ куда ты ушел от меня? Я забыл твой голос‚ лицо‚ твою походку. У меня мало твоих фотографий‚ – ты не любил сниматься‚ – да и что может сказать фотография? Я беру в руки лист глянцевой бумаги. Вглядываюсь в чужое лицо. Ищу в нем себя и не нахожу. Куда девались прежние мысли‚ чувства‚ побуждения? Вот они были‚ а вот их нет. Пропали‚ растворились постепенно‚ без всяких усилий. Колоннами – колоннами – стройными колоннами... Как банально мы умираем! Как банально – просто жуть! И трубы не трубят‚ и знамена не склоняют‚ и орудия не салютуют. Во мне ничего не осталось от тебя. Только тоска. Тоска по тебе. Тоска по себе. Где ты?.. Где ты‚ мой милый?.. мой застенчивый?.. мой друг?.. Куда ты уходишь?.. Куда ты ушел?.. Воздуху! Воз-ду-ху...
– Скорая? Скорее!..
– Фамилия?
– Хоботков.
– Имя‚ отчество?
– Константин Сергеевич.
– Возраст?
– Тридцать шесть.
– Ждите машину.
Далеко внизу‚ на фоне зеленых беспорядочных пятен земли летели белые черточки – птицы. Самолет их настиг и обогнал‚ и сверху казалось‚ будто птицы улетают от нас хвостами вперед. Потом они врезались в облака‚ подсвеченные солнцем‚ на мгновение вспыхнули нестерпимо розовым светом и исчезли‚ будто сгорели. А когда остались позади завалы облаков‚ по светлому еще небу свободно и вольно поплыли в сторону заката розовые гуси. Огромные‚ легкие‚ перистые. Каждый в полнеба. Я улетал от них или они улетали от меня?..
Где-то там‚ позади‚ остался лес‚ лапчатый и мохнатый‚ блестящая на солнце лыжня‚ нестерпимая резь в глазах‚ холодок в горле‚ будто непрерывно пьешь зимнюю‚ студеную воду‚ пьешь и никак не напьешься. С ходу сошел с лыжни‚ зарылся в снег‚ дурашливо вскидывая ноги‚ вбежал в березнячок. Кричал. Глупо махал руками. Петлял между березками. Хрустел желтоватым‚ льдинисто-ломким настом. Истоптал весь‚ запыхался‚ раскинул руки‚ плашмя упал в рыхлый‚ рассыпчатый снег‚ зарылся лицом‚ затих. Лежал неподвижно‚ перед открытыми в снегу глазами плясали серебряные иглы‚ сразу же занемел лоб и скулы‚ холодок из горла ушел глубоко внутрь. Потом встал и, не отряхиваясь‚ ушел по бесконечной лыжне‚ а на снегу остался лежать человек с раскинутыми руками‚ буква Т‚ знак разрешаемой посадки. Я оглядываюсь назад и вижу его до сих пор, где-то рядом‚ поблизости. Стоит только протянуть руку‚ и ты до него дотронешься. Стоит только позвать‚ и ты услышишь ответ. Как приглушенный крик восторга‚ как далекое эхо‚ умирающий над беспредельными просторами звук...
После меня остается черная‚ залитая водой полоса асфальта‚ вскипающие от дождя лужи‚ захлебывающиеся водостоки‚ гремящий‚ подпрыгивающий на скорости грузовик. Мы сидели на дне кузова‚ прижавшись к кабине‚ коленями в подбородок‚ и косой срез дождя шел от верха кабины до наших ног. Кругом – сверху‚ снизу‚ с боков – ревела и рокотала вода‚ а мы – чудом сухие – сидели в шалаше с покатой крышей‚ а крышей шалаша был дождь и стенами – тоже дождь. Грузовик шел на предельной скорости‚ от колес заворачивались буруны‚ и когда он притормаживал‚ покатая крыша дождя уменьшала наклон и неумолимо приближалась к нашим ногам‚ а с боков срывались злые струи, резко хлестали по лицу. От Сокола до Белорусского вокзала летели мы‚ сухие‚ в сплошных потоках воды и грохота‚ под жгутами молний‚ сердце замирало в азарте‚ красный‚ яростный глаз светофора-циклопа мгновенно добрел и пропускал без остановок: остановка – смерть‚ а мы хохотали‚ тесно прижавшись друг к другу‚ слившись воедино‚ чужие‚ незнакомые до дождя люди. Ее волосы падали мне на лицо‚ ее глаза были около моих глаз‚ ее платье‚ будто она сама‚ билось и трепетало на ветру‚ и стены шалаша неумолимо надвигались на нас. За Белорусским вокзалом мы вырвались из-под тучи‚ грузовик сразу встал‚ шофер хрипло и возбужденно заорал из окошка: "Живы‚ голубчики?" Живы‚ живы‚ еще как живы!..