Он откинулся на спинку стула и обреченно вздохнул.
— Знал бы ты, как я жалею, что тридцать лет назад не утопил тебя в детской ванночке…
— Теперь уже поздно, — заметил я.
— Вот именно, — мрачно ответил Рабастан. — И потому я обречен мучиться с тобой всю жизнь. А теперь, я так чувствую, еще и с этим… Поттером, будь он неладен.
Я улыбнулся, когда брат на меня не смотрел.
Басти согласился — хорошо. Значит, полдела сделано.
III.
20 января 1985 года.
Нарцисса сидела в плетеном кресле, накинув плед на колени, и выжидательно смотрела на меня.
В оранжерее было тепло, даже жарко, но по Нарциссе это было незаметно. Она всегда мерзла, будто снежная королева.
— Да, — ответил я на ее невысказанный вопрос. — Да, ты права. Мне страшно.
— Почему? Суд ведь оставил за вами опекунство… Который это иск, кстати?
— Третий.
— Так чего ты боишься?
— Не знаю. Сам себя, наверное. Выиграть-то выиграли, а радости никакой… У меня уже была шальная мысль — может, провалить дело было бы к лучшему. Иначе опять эта каторга. Понимаешь, Цисс, в книгах по педагогике ведь не говорится, что дети — это на всю жизнь. А стоило бы писать большими буквами на первой странице!
— Открыл Америку… Руди, хватит себя жалеть. Все мужчины страшные эгоисты и думают только о себе.
— Понимаешь, я ведь раньше не представлял, что такое дети.
— Да знаю, знаю… Люциус такой же. Сначала его раздражали детские болезни, теперь — бесконечные вопросы. Драко залезает ему на руки, хочет, чтобы с ним играли. А папа у нас возвращается из Сити такой уста-авший…
Она прикурила от палочки тонкую длинную сигарету.
— Пойми, Белле гораздо сложнее. Если у тебя не получится — что ж, никто особо не удивится. А женщинам от природы полагается иметь материнский инстинкт. Ей любой промах поставят в вину… Но ты и вправду выглядишь измотанным. Тебе бы съездить куда-нибудь, развеяться. Или ты до сих пор поднадзорный?
— Куда я уеду, Цисс? У меня четыре работы одновременно. Семью-то надо кормить.
— Мерлин великий… А Белла всегда отвечает, что все в порядке. Вам нужны деньги?
— Спасибо, Цисс, мы справимся. Люциус и так нам очень помогает.
Да, в обмен на то, что я не замечу, как глубоко он после падения Лорда запустил руку в организационную кассу. Но Нарциссе этого знать не стоило.
— У Гарри же должны быть свои деньги, наследство от Поттеров.
— И что? Их я трогать не собираюсь. Кто я такой, если не в состоянии прокормить своего ребенка?
— Глупость, по-моему, ну да ладно… А где ты сейчас работаешь?
— Много где. В частности, в больнице Святого Мунго.
Нарцисса рассмеялась.
— Наглядным пособием?
— Переводчиком. Туда часто приезжают иностранные колдомедики. Ну, знаешь — на всякие конференции, симпозиумы, демонстрационные исцеления… А по-английски говорят далеко не все.
Работу эту я получил из-за странного стечения обстоятельств, о чем тоже не собирался рассказывать Цисс. Давно, еще в 1980 году, когда умер отец, я решил сделать пожертвование в память о нем для клиники Святого Мунго. Встретился с главным целителем — естественно, под обороткой и не называя своего настоящего имени.
Глава клиники долго рассказывал мне о нуждах детского отделения, о том, что требуются дорогостоящие ингредиенты для зелий, оплата консультаций с частными “звездами” колдомедицины…
— Десять вас устроит? — спросил я.
Он как-то разочарованно заморгал, стал говорить, что, конечно, любая сумма ценна сама по себе… До меня не сразу дошло, что мы по-разному понимаем сказанное.
— В смысле, десять тысяч, — быстро поправился я. — Или этого недостаточно?
— Нет, конечно же, достаточно, — тут он растерялся еще больше. — Но это очень много! Вы уверены, что…
Я выписал ему чек на предъявителя с одного из наших номерных счетов и забыл об этом.
А полгода назад, летом 1985-го, когда я был совсем на мели, тот же целитель навестил меня дома.
— Я знаю, кто вы такой, — начал он без обиняков. — Догадался еще тогда. Слышал, что у вас денежные затруднения…
“Что, уже вся Англия знает?” — подумал я с досадой. А колдомедик тем временем принялся расспрашивать, говорю ли я по-французски и по-немецки.
Так я и стал переводчиком за десять галлеонов в день.
Наверное, пациенты Святого Мунго не обрадовались бы, узнав, что по коридорам шляется бывший Пожиратель смерти, по чистой удаче не застрявший в Азкабане. Но в светло-зеленой больничной мантии на меня никто не обращал внимания. Человек в униформе не существует, это маска, оболочка.
По вечерам, после шестичасового беспрерывного перевода, я уже не понимал, на каком языке ко мне обращаются и что говорят. Настолько, что, когда однажды пришлось переводить в палате Лонгботтомов, я этого даже не заметил. Только через пару дней сообразил, почему целитель, положив руку на голову пациента, сказал: “Что-то у нас Фрэнк сегодня беспокоится”.